Есть ли порох
в пороховницах?

В СССР технологический индустриальный прорыв потребовал мобилизации всех ресурсов. Страна продавала за рубеж все, что можно было продать, держала население на голодном пайке, а средства тратила на закупку станков, машин, строительство заводов и электростанций. Параллельно потребовалось развивать систему образования и науку — тоже пожертвовав многими общественными благами.

Сейчас мы живем в другом государстве, и по понятным причинам мобилизиционный сценарий уже не сработает. Тем не менее, задачи технологического перевооружения вновь на повестке дня: сырьевая экономика делает страну слишком зависимой. У политиков не сходят с языка слова «модернизация» и «инновации», и представители бизнеса опасаются, что их поведут в «экономику знаний» в полуприказном порядке.

Переход к инновационной экономике в России можно рассматривать как проект — «Модернизация России». Для его реализации одинаково важны три компонента: люди, деньги и организационно-политические усилия государства. Нынешнее состояние каждого из этих трех ресурсов анализируют участники виртуального круглого стола: Анна Белова, Ольга Наумова, Леонид Гохберг, Дмитрий Ливанов и Давид Ян. Ведущая — Евгения Чернозатонская.

ЛЮДИ

Достаточно ли у России человеческих и интеллектуальных ресурсов, чтобы затевать столь масштабную программу?

АННА БЕЛОВА: В России активная часть общества уже поняла, что благополучие страны, да и государственный суверенитет России через несколько десятков лет во многом будут зависеть от того, насколько мы успеем модернизировать производство и изменить экономическую модель — с сырьевой на инновационную. Эта часть общества и есть социальный ресурс модернизации.

ОЛЬГА НАУМОВА: Я достаточно высоко оцениваю интеллектуальный потенциал нашей страны. Но вопрос не о возможностях, а о реалиях сегодняшнего дня — особенно в производственной компании.

Люди — ресурс, который невозможно заменить в короткие сроки, как, скажем, станки. Требуются годы обучения и, конечно, практическая работа в команде над конкретной задачей. От того, в какой бизнес-среде сформировался специалист, зависит очень многое. Сейчас на предприятиях большинство работников пассивны: для любого действия они ждут приказа, берут под козырек, а потом долго объясняют, почему не получилось. Качество выполнения проектов — даже по старым, уже известным технологиям — низкое. Что уж говорить об инновациях. Не хватает менеджеров проектов, которые способны внедрить что бы то ни было. Также мало коллективов, умеющих дисциплинированно работать.

Где набрать людей, способных осуществлять технологическое перевооружение? стоит ли полагаться на нашу систему образования?

ОЛЬГА НАУМОВА: Система подготовки инженеров неадекватна современным технологиям, и уж тем более инновациям. А все дело в том, что очень мало осталось профессуры. Зачастую курс в вузе ведет совсем немолодой человек, которого просто некем заменить. У него хотя бы базовые знания сильные, хотя, конечно, в современных технологиях и системах он не всегда хорошо подкован. Так университеты решают кадровые проблемы, потому что молодежь, во-первых, в преподаватели неохотно идет, а во-вторых, не имеет опыта. Промышленные предприятия вносят лепту в систему образования: доплачивают студентам технических вузов, чтобы повысить привлекательность «своих» специальностей и увеличить конкурс, открывают специальные программы в университетах, устраивают курсы повышения квалификации, профильные конференции и семинары. Образовательные инициативы сейчас затевают очень многие, порой самые неожиданные представители промышленных отраслей. Потому что дефицит квалифицированных кадров ощущают все.

ДАВИД ЯН: По моему мнению, собственными интеллектуальными ресурсами нам не обойтись. И дело не в том, что наши люди неспособны учиться, просто, как мы знаем, образованию и науке в последние десятилетия не уделялось должного внимания, многие ученые, профессора и студенты уехали за рубеж. Поэтому прежде всего нужно создать условия для притока лучших умов. Систему образования надо сделать открытой: набирать и профессоров, и студентов из-за рубежа. В Советском Союзе строили наукограды: Черноголовка, Зеленоград, Новосибирский Академгородок и прочие. Туда съезжались ученые и студенты не только из России, но из Армении, Грузии, Казахстана, других республик. Сегодня Россия может «произвести» не более 50 тысяч высококлассных инженеров в год и они рассредоточены по всей стране, а для инновационного поворота нам надо гораздо больше — как минимум 100 тысяч, причем за короткое время и на компактной территории. (Для сравнения скажу, что в Силиконовой долине Калифорнии сейчас работает более 1 млн человек.) Поэтому, следуя мировой практике, специалистов надо привлекать отовсюду: из Индии, Китая, Пакистана, бывших союзных республик и других стран. Но для этого нужно сломать железный занавес вокруг нашей страны: дать возможность иностранным специалистам быстро получить визу, построить или арендовать себе здесь дом, взять кредит или ипотеку. И тогда, как и в ведущих инновационных центрах мира, 80% всех запатентованных изобретений будет сделано приезжими.

Сейчас самые сильные выпускники университетов со всего мира едут в США и в Европу. Если в России будут созданы условия для жизни и работы, они поедут и сюда тоже. Главное — как следует разрекламировать наши центры инноваций, чтобы о них узнали в Китае, в США, в Ливане — везде. Создать сильный брэнд России как страны, где можно реализовать свои творческие замыслы, — и люди потянутся. Дальше, увидев, что ученым и инженерам есть чем заняться в нашей стране, юное поколение, начиная со школьников, переориентируется с бездумного досуга на учебу, вернется престиж знаний, в университеты будут поступать сильные студенты. А где хорошие студенты, там и лучшие профессора. Рейтинги университетов поднимутся, им будет уже легче привлекать самых талантливых студентов и преподавателей из-за рубежа. Так утечку мозгов мы повернем вспять.

ДЕНЬГИ

Как в проекте инновационного развития должны распределяться затраты? За что должен платить бизнес, а за что — государство?

ДАВИД ЯН: В мировой практике финансирование инноваций проходит в несколько этапов: первые деньги — скажем, 10 или 40 тысяч долларов — изобретатель получает от семьи и друзей и тратит их на создание прототипа. Это период, когда изобретателю не от кого ждать помощи, кроме тех, кто его лично знает и верит в него. Затем приходит черед бизнес-ангелов — частных инвесторов, которые создали уже не один бизнес, продали его и хотят поучаствовать в успехе других. И уже за ними, на третьем этапе к финансированию подключаются венчурные компании.

В России ситуация иная. У нас не всякий изобретатель наберет 10—40 тысяч «подъемных» у знакомых, да и бизнес-ангелы еще не народились. Слишком мало людей успело вырастить свой бизнес и продать его. Получается, что государство (Российская Венчурная Компания, другие государственные фонды) должно восполнить отсутствующее звено в этом «биологическом цикле» и взять на себя в том числе ранние этапы финансирования инноваций: «семейный» этап и инвестиции бизнес-ангелов, подобно тому как в Израиле это сделал государственный фонд Yozma.

Другая особенность российского бизнеса заключается в том, что у нас крупный бизнес не склонен к рискованным инвестициям, связанным с инновациями. Представим себе топ-менеджера корпорации — честного хорошего парня. Он отвечает перед советом директоров и инвесторами за эффективность работы предприятия и отлично понимает, что инвестиции в инновации не улучшат финансовые показатели в краткосрочном плане. Ведь инвестиции в инновации часто далеко не сразу снижают издержки и повышают прибыль.

У крупнейших западных компаний, вроде Intel, Motorola, — свои венчурные фонды, со своими правилами инвестиций. Эти подразделения выведены из общей системы оценки эффективности. Известно, что из десяти инновационных предприятий в среднем девять не выйдут на планируемые показатели. Значит, риск немалый, но крупные западные компании существуют уже десятки лет и мыслят другими горизонтами. Они понимают: чтобы быть на шаг впереди конкурентов, нужно постоянно финансировать разработку новых технологий.

Наверное, на формирование подобного подхода в России потребуется время.

АННА БЕЛОВА: Сейчас много способов вложить деньги с гарантируемым возвратом, а инновации — это всегда риск для собственника. Государство может разделить этот риск и стимулировать инновационные проекты путем прямого софинансирования или долгосрочного государственного заказа, введения налоговых льгот, учреждения исследовательских центров или совместно используемых лабораторий.

И так происходит во всех технологически развитых странах. Например, правительство США инвестирует миллиарды долларов в разработку чистых угольных технологий, новых газовых турбин, строительство эффективных сверхкритических энергоблоков. В России на это деньги не выделяются, а без участия государства, в одиночку бизнес не осилит капиталоемкие прорывные технологии.

Для угольщиков, в частности для СУЭК, инновации целесообразны, если их внедрение экономически обоснованно, повышает эффективность, безопасность и экологичность. Например, на одной из наших шахт успешно работает новая для российской угледобывающей отрасли система утилизации шахтного метана. Суть ее в том, чтобы использовать попутный газ для производства тепловой и электрической энергии. Обычно этот газ либо просто выбрасывается в атмосферу системами дегазации, либо сжигается. У нас он обеспечивает до 30% энергопотребления производственных объектов, к тому же ощутимо увеличивает эффективность систем дегазации.

Или, скажем, переработка и обогащение различных видов угля, изменение его свойств, то есть диверсификация по типам угля, получаемого, по сути, из одного месторождения. Эту задачу сейчас решают угольщики всего мира, инвестируя в собственные мощности, то есть закупая лучшие мировые технологии для собственного предприятия. Еще один путь к инновациям для крупной фирмы — выступить в качестве венчурного инвестора, который дает импульс к зарождению тех или иных производств на базе собственного продукта, чтобы потом взаимодействовать с собственниками этих производств на коммерческих или партнерских условиях. В последнем случае венчурный инвестор получит роялти за созданные технологии и самое главное — обеспечит рост спроса на свою продукцию.

ДАВИД ЯН: В Силиконовой долине Калифорнии доля военного госзаказа на полупроводники вначале была решающей и составляла около $0,5 млрд в год. Большой госзаказ гарантировал рабочие места для ученых и инженеров и стал катализатором притока мозгов и частного капитала. И сейчас госзаказ не только не сократился, но увеличился до $ 4,5 млрд. Хотя частные инвестиции на территории Силиконовой долины в США сегодня уже на порядок превышают государственный и составляют более 30 млрд долларов в год.

ДМИТРИЙ ЛИВАНОВ: Я полагаю, что реализацией конкретных инновационных проектов должен заниматься бизнес, на собственные средства привлекая какие-то высокорисковые инвестиции. Это не означает, что государство не может принимать участие в этих проектах, но инициатива должна исходить от промышленных предприятий, они же должны брать на себя и основной риск. Опыт подсказывает, что государство не обладает достаточной квалификацией для того, чтобы трезво оценить как технологические, так и финансовые риски тех или иных инноваций. В этом смысле государство как инвестор, особенно инвестор высокорискованных проектов, — крайне неудачный вариант.

ЛЕОНИД ГОХБЕРГ: Государство должно финансировать инновации только в отраслях, связанных с национальной безопасностью, экологией, здравоохранением и другими секторами социальной сферы. Инновационную активность бизнеса государство, как правило, стимулирует лишь косвенно. Но вот в прессе появилась цифра: в российском бюджете 1 триллион рублей выделен на поддержку инновационной деятельности. Что это за расходы? Если присмотреться, сюда отнесены и поддержка профессионального образования, и субсидирование высокотехнологичных секторов. У нас само государство инновации часто путает с научно-изобретательской деятельностью. Надо четко разграничивать: инновации — это то, что реализуется на рынке, а все остальное — предшествующая, сопутствующая, вспомогательная деятельность, сопряженная с ними.

ПОЛИТИКА

А какой должна быть политика государства, если оно хочет, чтобы частный бизнес активнее внедрял новые технологии?

ЛЕОНИД ГОХБЕРГ: По сути это не одна какая-то политика, а динамичная policy mix. У нас вроде бы присутствуют разные компоненты этой смеси: налоговые льготы для инновационных предприятий, технопарки, бизнес-инкубаторы, особые зоны и т.п., но содержательно это совсем иное, нежели в странах — лидерах инноваций. Каждый из этих компонентов донельзя бюрократизирован. Например, налоговые льготы для инновационной деятельности. Администрирование этих вычетов настолько неопределенно и рискованно, что, по данным опросов, компании не обращаются за ними, опасаясь последствий.

В официальной риторике часто подменяют понятия — технологические инновации сводят к ИТ, электронике, прочему хайтеку. Но инновационная деятельность ведется в самых разных секторах, в низко- и среднетехнологичных, таких как пищевая промышленность и стройматериалы, металлургия. Более того, это весьма наукоемкие инновации, там прорывы могут быть еще более серьезными, чем в хайтеке.

АННА БЕЛОВА: Прежде всего, государство должно обеспечить в экономике конкурентную среду. Сейчас компании не слишком заинтересованы в том, чтобы их продукт был конкурентоспособным, а ведь именно конкуренция — основной двигатель инноваций в мире. У нас же пока в большинстве случаев бизнес выше всего ценит не инновации, а административный ресурс. Ситуация, когда лоббистскими усилиями можно продвигать неконкурентный по всем параметрам товар, оказывается серьезным тормозом для любых инновационных изменений. Помимо конкуренции, я бы назвала еще такие существенные факторы, как прозрачность и подконтрольность обществу регуляторов и борьба с коррупцией.

Моментально перепрыгнуть из сырьевой модели развития в инновационную невозможно. Это ни у кого не получалось, значит, эта цель должна быть скорректирована. Сегодня, когда в России свыше 60—70% валового внутреннего продукта производится в энергетических отраслях, вполне резонно стремиться не к суперинновациям, а к комплексной технологической модернизации энергетического сектора — при поддержке государства.

ДМИТРИЙ ЛИВАНОВ: Но страна не может не заниматься инновациями, и бизнес это осознает. Единственная перспектива России — занять рыночные ниши, связанные с производством продукции более высоких переделов. Потому что конкурировать по уровню затрат, связанных с рабочей силой, энергоресурсами и так далее, с Китаем, например, уже практически невозможно. То есть ситуация для России тупиковая. Надо искать выход на другой уровень, с более высокой добавленной стоимостью, обусловленной интеллектуальным вкладом. Мне кажется, во всех отраслях — что в металлургии, что в сфере информационных технологий — одинаковая ситуация: работать за меньшие деньги, чем в Индии, наши программисты не будут.

Задача государства — не только в том, чтобы повысить спрос на инновации со стороны отечественного бизнеса, но и в том, чтобы улучшить отечественное предложение. Основная причина нашего отставания — в стране отсутствует наука как инструмент создания эффективных и коммерчески обоснованных новых технологий. У нас огромное количество государственных научных организаций. Они слабо связаны с бизнесом, да и вообще с реальной жизнью, преуспели только в потреблении государственных бюджетных средств. Новых технологий они не производят. Поэтому надо поменять научную политику и систему управления наукой.

Доклад Института современного развития связывает инновационность с либеральными ценностями и развитием гражданского общества. действительно ли есть такая зависимость?

АННА БЕЛОВА: Тезис о том, что модернизация возможна только в условиях либерального общества, мне, математику по базовому образованию, представляется спорным. Ведь если есть пример, который опровергает постулат, значит, постулат неверен. А у нас примеров несколько: модернизация послевоенной Японии, Юго-Восточной Азии, Китая, где общество не было либеральным. Но, в целом, я безусловно согласна, что любая жестко консолидированная, авторитарная структура очень консервативна и всегда сопротивляется изменениям. Для того чтобы в стране на смену дискуссии о необходимости модернизации пришли реальные изменения, должны произойти системные сдвиги в сознании правящих элит и в модели взаимоотношений государства и бизнеса.

ЛЕОНИД ГОХБЕРГ: Убедительных примеров инновационных и при этом тоталитарных стран не существует. Япония и Южная Корея — достаточно демократические государства. Что касается Китая — сразу скажу, что ни мы, на западный мир до конца не понимают, что там происходит. Нет достоверной статистики: официальная картина сильно приукрашена. По-видимому, не менее 80% инноваций Китая — попросту локализация иностранных технологий.

Кстати, наши исследования инноваций в России показывают, что компании с иностранным участием — в какой бы то ни было форме — более эффективны и более инновационны. С прямыми иностранными инвестициями приходят новые технологии, новые компетенции. Они нанимают более квалифицированных людей, быстрее обучают персонал.

ОЛЬГА НАУМОВА: Я как социолог по образованию скептически отношусь к теориям гражданского общества, которые пытаются доказать, что демократизация и есть та волшебная пилюля, которая приведет нас к успеху по всем направлениям. Когда на диаграммах статистики нам показывают, что больше всего инноваций в тех странах, где достигнут наивысший уровень демократии, я вижу, что это — из разряда натянутых причинно-следственных связей. Просто это более богатые страны. В них и то и другое на высоте.

Поможет ли проект российской Силиконовой долины в Сколково продвинуть разработки инноваций и повысить на них спрос?

ДАВИД ЯН: У меня вызывает сомнения выбор места. В Силиконовой долине США 60 лет назад одним из стимулов для строительства лабораторий стала дешевая земля. В Сколково земля, а значит и строительство лабораторий и жилья для экспатов, обойдется слишком дорого, и мы потеряем конкурентное преимущество даже по сравнению с Калифорнией. Если уж строить в Подмосковье, то лучше в Долгопрудном, поближе к Физтеху, где самые сильные студенты и выпускники. Возможно, второй центр имеет смысл открыть в Татарстане, недалеко от Казани, там есть готовый технопарк и хороший аэропорт. Конечно, как и в Московском регионе, в Татарстане из местных жителей не удастся собрать критическую массу ученых, но иностранцам ведь все равно, куда переезжать: в Москву или в Казань. Важно, чтобы строить лаборатории и жилье было выгоднее, чем в Европе — с точки зрения цены недвижимости и налогов.

С другой стороны, проект Сколково может помочь обкатать модель создания особых визовых и налоговых условиях для иностранных и российских специалистов и компаний. Если, конечно, такие условия заработают на деле, а не на бумаге.

ЛЕОНИД ГОХБЕРГ: В Сколково мы пытаемся реализовывать некий проект, не определив ни его рынки, ни цели. В США Силиконовая долина выросла естественным образом, в том регионе, где для этого были лучшие условия — известные университеты с огромным объемом исследований. Затем действовал спин-офф эффект — от университетов отпочковывались предприятия. Живя и работая рядом, ученые и бизнесмены выстраивали разнообразные связи. Этот опыт не удалось повторить никому, даже в США. Безусловно, помогать выращивать инновационный бизнес надо, но создавать его сверху — проблематично. Что мы там будем разрабатывать и куда потом девать? Почему выбраны именно эти направления? Кто изучал их будущее? Каковы технологические долгосрочные тренды? А как конкурирующие страны и есть ли в России потенциал на этих направлениях? Эти вопросы профессионально не изучали не только ученые, но и венчурные капиталисты.

Государство может приказным путем привлечь в Сколково олигархов, но всего раз или два. Можно их до поры до времени нагибать, но потом все захиреет.

АННА БЕЛОВА: Все зависит от того, какую задачу мы решаем в Сколково. Если мы хотим показать небольшой успешный пилотный проект, тогда можно начинать с созданного директивно анклава с эксклюзивными условиями. Хотя это и потребует серьезных капиталовложений со стороны государства, но зато будет продемонстрировано, что подход работает. В этом есть резон: только положительный пример вызовет реакцию среды. Бизнес посмотрит — получилось? Значит и мне стоит попробовать. Но в масштабе государства таким образом экономическую машину не развернешь. Инноград может стать первым импульсом, а дальше нужен комплексный подход. Единственный способ реально двинуться в направлении инноваций — сформировать конкурентную бизнес-среду.