Стратегия напора

Трудно найти более наглядное воплощение идеи конкуренции, чем шахматы. Юристы, состязающиеся в зале суда, военачальники, сражающиеся на поле боя, политики, соперничающие на выборах, — все они с удовольствием прибегают к шахматной терминологии. Из 64-клеточного мира к нам пришло немало расхожих выражений: мы производим рокировку в руководстве, становимся пешками в чьей-то игре, просчитываем ситуацию на три хода вперед... Конечно, бизнесмены заимствуют лексику и из других видов спорта, но в шахматах есть особая притягательность. Два могучих интеллекта в предельном напряжении сходятся в поединке, исход которого практически не зависит от случайности, — согласитесь, это завораживает. Даже люди, совершенно не раз- бирающиеся в шахматах, чувствуют, что по сложности и стратегической глубине эта игра стоит особняком. Если идея конкуренции столь ярко воплощается в шахматах, то, вероятно, стратеги могут почерпнуть в этой игре немало идей, помогающих побеждать? Задавшись этим вопросом, Дайан Кутю, старший редактор HBR, решила побеседовать с Гарри Каспаровым, который в 1985 году стал самым молодым чемпионом мира в этом виде спорта и с тех пор остается одним из сильнейших шахматистов планеты.

Шахматный лексикон стал очень моден в нашей повседневной речи.

Совершенно верно. Иногда шахматные метафоры звучат довольно зловеще — скажем, когда могущественный политик рассматривает целые страны и их лидеров как фигурки на шахматной доске. Допустимо ли, чтобы президент большой страны относился к маленькому государству, как к пешке, которой можно пожертвовать? Конечно, в мире бизнеса подобные сравнения звучат не так мрачно — здесь шахматы можно считать очень удачной метафорой. В бизнесе, как и в шахматах, перед игроком открывается почти безграничный выбор ходов. Вдумайтесь: число возможных позиций на доске уже после трех ходов превышает 9 млн. И это при том, что в игре участвуют всего двое! А сколько вариантов может возникнуть, когда на каждый ваш шаг — изменение в линейке продуктов, в стратегии, в ценовой политике — ответные ходы делают десятки компаний? Непредсказуемость полная! Хочу обратить ваше внимание: используя шахматную метафору, деловые люди иногда невольно идеализируют эту игру, представляя ее как исключительно чистое, изящное интеллектуальное занятие. Такое представление неверно. Ничего изящного в шахматах нет: это жестокий спорт, и когда вы вступаете в борьбу, ваша цель — сокрушить эго соперника. Это непременное условие для успеха шахматиста, и, полагаю, для гендиректора крупной компании — тоже.

Чему могут научить шахматы бизнесмена?

Первое правило: нельзя недооценивать соперника. Играя с любым гроссмейстером, я всегда исхожу из того, что мой соперник способен увидеть то же, что и я, даже если я готовлю неожиданную комбинацию с целью сбить его с толку. Кроме того, очень важно сохранять психологическое преимущество перед оппонентом. Я не поклонник популярной психологии, но убежден, что шахматист должен уметь вывести противника из равновесия. И еще: никогда не ослабляйте напор — даже если у вас уже есть преимущество. Более того, именно в выигрышной позиции это особенно важно. В длинных матчах, в ходе которых игроки зачастую теряют в весе по 5–7 кг, все зависит от вашей концентрации, а ее очень легко утратить. Вы можете с помощью языка тела повлиять на игру своего соперника. А когда вы надолго задумываетесь или проявляете неуверенность, вы даете ему понять, что находитесь в затруднительном положении. В 2000 году я проиграл Владимиру Крамнику, потому что был психологически не готов к его стратегии и манере игры — и он это увидел. Мне не удалось перестроиться по ходу матча, хотя я прекрасно подготовился. Конечно, некоторые игроки, чтобы получить преимущество, заходят слишком далеко. По-моему, доктор Владимир Зухарь, психолог в команде Анатолия Карпова, однажды пытался гипнотизировать соперника Карпова во время матча. Для победы крайне важно чувствовать себя уверенно на территории врага. Тут можно вспомнить мой матч с Виктором Корчным в 1983 году. Чего только он ни делал, чтобы вывести меня из равновесия! Он избегал осложнений, ведя позиционную игру, разменивал фигуры, словом, старался любой ценой не дать мне действовать в моем привычном, агрессивном и изобретательном стиле. Мне не оставалось ничего другого, как играть в его манере. Я сосредоточился на решении мелких проблем и смог продержаться таким образом до тех пор, пока Корчной не начал играть в удобной мне манере. Думаю, для лидеров компаний такая тактика тоже может быть очень продуктивной. Если вы убедите противника, что чувствуете себя вполне комфортно на его территории, вам будет легче выманить его на свою. Мне удалось проделать это с Корчным, и в результате я выиграл.

Станет ли гендиректор более искусным руководителем, если будет играть в шахматы?

Есть шахматисты и шахматисты. Некоторые шахматисты уделяют особое внимание мелочам. Другие, в том числе я, стараются увидеть картину в целом. Могу предположить, что мой главный соперник, Карпов, был бы превосходным менеджером, поскольку он блестяще умеет решать мелкие проблемы на доске. Такой руководитель наверняка сможет добиться увеличения объема ресурсов компании. Однако Карпов не любит рисковать, а значит, может оказаться не столь эффективным в ситуации, когда лидеру нужно решиться на смелый шаг. Здесь лучше подойдет человек вроде меня. Я всегда стараюсь создать на доске сложную и одновременно рискованную позицию. Я готов ступить на неизведанную территорию, поскольку верю, что сумею предугадать реакцию соперников на мои ходы. В этом я, возможно, уступаю компьютеру, но безусловно превосхожу всех своих конкурентов.

Многие считают шахматы вершиной логической мысли и одним из самых ярких проявлений человеческого интеллекта. Вы с ними согласны?

Те, кто считают шахматы научным занятием для людей-суперкомпьютеров, наверное, удивятся, если им сказать, что шахматисту мирового класса недостаточно одной лишь логики. Обязательное качество великого шахматиста — интуиция. Дело в том, что в математическом смысле разнообразие шахмат бесконечно. Число возможных вариантов ходов в одной-единственной игре превышает число секунд, истекших со времени Большого взрыва, в результате которого возникла Вселенная. Многие этого не понимают. Они смотрят на доску, видят 64 клетки и 32 фигурки и делают вывод, что такая игра конечна. Но она бесконечна, и даже самый сильный игрок не сможет просчитать ситуацию на много ходов вперед. Скажем, я просчитываю 15 ходов, и, пожалуй, это близко к пределу человеческих возможностей. Вы неизбежно подойдете к черте, за которой руководствоваться нужно уже не логикой, а воображением и чувствами. Как говорится, «нутром чуять». Чутье иногда оказывается полезнее, чем рассудок. В книге «Мои великие предшественники» я рассматриваю развитие шахмат на примере партий, сыгранных великими шахматистами за последние 200 лет. Я анализировал эти партии, в том числе с помощью компьютера, и обнаружил очень интересный феномен. Свои самые выдающиеся, революционные решения эти великие шахматисты зачастую находили в наиболее сложных, тяжелых ситуациях, когда полагаться можно было только на интуицию. Когда игроки воспроизводили игру в спокойной обстановке, они, как правило, ошибались чаще, чем в поединке. Для меня вывод очевиден: величие этих игроков основывалось не на их аналитической мощи, а на интуиции, проявлявшейся в условиях колоссального давления.

Кстати, об аналитической мощи. В чем значимость ваших матчей с Deep Blue?

Прежде всего, они очень много сделали для пропаганды шахмат. Ничто так не способствовало популяризации игры, как мои матчи с Deep Blue: в 1996 году, когда я победил, и в 1997-м, когда проиграл. За то время, что длились шесть партий второго матча в Нью-Йорке, на сайте, посвященном этому событию, было зафиксировано 72 млн посещений. Средняя дневная посещаемость была выше, чем на сайте Олимпийских игр в Атланте в 1996 году. Но для меня эти матчи значат гораздо больше. Я считаю соревнование с компьютером научным экспериментом. Взаимодействие людей с компьютерами — очень важная тема для общества, и шахматы — область, где такое взаимодействие естественно. Шахматы дают идеальную возможность противопоставить интуицию человека мощной силе ЭВМ. Если человек способен одолеть самую совершенную шахматную машину, можно утверждать, что он пока еще превосходит компьютер. Думаю, я могу выиграть у суперкомпьютера, если не допущу фатальной ошибки. Но когда гроссмейстер, даже будучи в лучшей форме, уже не сможет побеждать машину, нам придется тщательно проанализировать вопросы, связанные с искусственным интеллектом и взаимодействием между человеком и компьютером. К сожалению, мое отношение к этим матчам как к эксперименту разделяли не все. Сразу после окончания второго матча в Нью-Йорке (когда я проиграл) акции IBM подскочили в цене на 2,5%, достигнув десятилетнего максимума, и продолжали расти еще несколько недель. Не знаю, почему Лу Герстнер не пригласил меня в качестве почетного гостя на очередное собрание акционеров! А если серьезно, мне жаль, что IBM не приняла моего предложения играть до тай-брейка. По-моему, IBM совершила настоящее преступление против науки: поспешно объявив о победе машины над человеком, она лишила другие компании стимула финансировать новые проекты такого рода.

Обидно проиграть компьютеру?

Вовсе нет. Чтобы пояснить почему, расскажу исторический анекдот. В 1769 году венгерский механик барон Вольфганг фон Кемпелен создал для австрийской императрицы Марии-Терезии машину, играющую в шахматы. Она выглядела как сложный механизм, по форме напоминающий человека, и играла очень хорошо. Но оказалось, что это жульничество: внутри прятался человек, он и делал все ходы. В каком-то смысле Deep Blue — такое же жульничество. У этого компьютера не было истории. Сведения о сыгранных им партиях охранялись тщательнее, чем военные секреты Пентагона. А поскольку IBM отказалась обнародовать записи прежних партий Deep Blue, у меня не было возможности подготовиться к этому матчу. Поражение не может меня по-настоящему расстроить, поскольку условия поединка были неравными.

Чему могут нас научить ваши матчи с Deep Blue?

Естественно, мы снова убедились, насколько машины быстрее нас — все равно что самолеты по сравнению с муравьями. Но дело не только в скорости. В таком матче человеку противостоит соперник, не знающий, что такое нервы. Поединок человека с компьютером в корне отличается от игры двух шахматистов. На человека воздействует множество внешних отвлекающих факторов и проблем: он живет в семье, пишет книги, читает лекции, у него болит голова, ему нужно думать о хлебе насущном. Мозг даже во время игры не освобождается от самых разных забот. Машину не отвлекает ничто. Живой разум поэтому оказывается в менее благоприятных условиях. Для человека неизменное постоянство, свойственное машине, недостижимо. Зато у нас есть интуиция, которая отчасти компенсирует нашу слабость.

В шахматном мире часто говорят о доминировании россиян. Какие черты национальной культуры способствуют появлению стольких шахматных гениев?

В доминировании советской шахматной школы нет ничего загадочного. Я всегда считал, что таланты можно найти везде, что национальность здесь ни при чем. Объяснение следует искать в системе. Советская система предоставляла ребенку очень мало возможностей. Шахматы были одним из очень немногих способов добиться большого успеха, наряду с балетом, музыкой, некоторыми видами спорта и фундаментальной наукой. Поэтому родители стремились приобщить своих детей к таким видам деятельности. Более того, советское руководство преподносило успехи в шахматах как доказательство интеллектуального превосходства социалистического строя над «загнивающим» Западом. Миллионы детей получали хорошую шахматную подготовку. Чиновникам было нетрудно найти и воспитать таких, как Карпов, я, Спасский, Ботвинник, Петросян, Таль. В США у молодых людей было множество других путей к успеху, поэтому мало кто решал всерьез заняться шахматами. Америке еще повезло, что у нее есть хотя бы Бобби Фишер.

Вы были вундеркиндом. Что, по-вашему, нужно делать, чтобы вырастить суперигрока?

Мой ответ, наверное, вас разочарует. Боюсь, в моем успехе не было ни одного организационного секрета, знание которого могло бы пригодиться в бизнесе. Дело в том, что движущей силой для меня была моя мама. Отец умер, когда мне было семь лет, и она больше не вышла замуж. Всю свою жизнь мама посвятила тому, чтобы сделать из меня вундеркинда. Она была уверена, что мои способности позволяют мне стать выдающимся человеком. В то же время мама никогда не считала, что мировая шахматная корона должна быть моей единственной целью, и проявляла немалую изобретательность, пытаясь представить, что может оказаться значимым как для моей карьеры, так и моего личного развития. Ей было важно, в частности, чтобы я стал разносторонним человеком. И хотя шахматы естественным образом ассоциируются с математикой, мама понимала, что фантазия и воображение также чрезвычайно важны, и настояла, чтобы в старших классах я изучал гуманитарные дисциплины. До сих пор я не ищу в шахматах математических, чисто аналитических решений, а стараюсь найти в ситуации что-нибудь необычное, даже поэтическое.

Сейчас вам 41. В чем вы видите следующую свою задачу?

Главная задача для каждого успешного человека — пережить свой успех. Это трудно, особенно если речь идет об исключительном успехе. В 1985 году я выиграл у Карпова матч из 24 партий и стал самым молодым чемпионом мира в истории шахмат. Было грандиозное празднование, я чувствовал, что достиг вершины. Когда выдалась пауза, ко мне подошла Рона Петросян, вдова Тиграна Петросяна, девятого чемпиона мира, одного из моих великих предшественников. «Мне жаль тебя, Гарри — сказала Рона,— поскольку счастливейший, лучший твой день уже в прошлом». Я был слишком молод, чтобы оценить глубину ее замечания, но сейчас понимаю, насколько она была мудра. Что делать мастеру-виртуозу, когда он достиг всего, чего хотел? Этот вопрос актуален для всех мастеров мирового класса, чем бы они ни занимались: бизнесом, шахматами, другим видом спорта. Я называю это «проблемой чемпиона». И решение у этой проблемы только одно: вы должны быть счастливы, имея сильных противников. Для меня это Карпов, Карпов и еще раз Карпов. Если бы не он, я, возможно, стал бы жертвой самоуспокоенности, которая губит очень многих. Но в моей жизни есть Карпов — заклятый враг, с которым нужно постоянно бороться. Он ни на минуту не дает мне расслабиться и насладиться чемпионским титулом. Став чемпионом мира в 22 года, я затем в течение пяти лет должен был каждый год доказывать, что я по-прежнему лучший. Это превратилось в систему: я знаю, что никогда не перестану бороться. Конкуренция у меня в крови. Глядя в будущее, я вижу, как появляются все новые и новые соперники, наступающие мне на пятки, — молодые люди, пока не получившие даже «право голоса». И я постоянно испытываю к ним чувство благодарности: они поддерживают во мне страстное желание оставаться наверху.

Вы — человек, решающий «проблему чемпиона». С кем из мира бизнеса вы бы себя сравнили?

Трудно сказать, ведь я из тех, кто не любит мелочи, а любой гендиректор в той или иной мере обязан заботиться о мелочах. Как я уже писал в автобиографии «Безлимитный поединок», мне нравятся сложные комбинации и я безжалостно ломаю собственные стереотипы. Я почти всегда избегал искушения решить проблему чисто техническими средствами: и в 24 года, и сейчас. Если говорить о лидерах бизнеса, то, наверное, наибольшее сходство у меня со Стивом Джобсом. Это визионер, который постоянно ломает шаблоны и не любит погружаться в рутину повседневного управления. Ему тоже повезло с противниками. Без Билла Гейтса Джобс не был бы сегодня таким, каков он есть. Не будь Карпова, вы, возможно, не брали бы сейчас у меня интервью.