Твайла Тарп: Творчество
как рутина

Многие думают, что есть такие особенные люди, которые рождаются со множеством талантов, и по особым признакам их можно выявить. Бесконечные разговоры о генетической предопределенности, безусловно, подливают масла в огонь. Но, похоже, идея, согласно которой творческая одаренность — врожденное свойство, приглянулась многим потому, что дает индульгенцию на застой: что-либо менять — не наше дело, а творческих людей пусть ищут кадровики. Интересно, что подлинно артистические натуры на идею предопределенности не клюют. Хореограф Твайла Тарп уж точно не согласится с тем, что мастерство дается свыше. А ее мнение — мнение мастера, изменившего облик танца, — весомо. Она обладатель стипендии фонда Джона и Кэтрин Макартур (в США ее называют «грантом гениям»), дважды лауреат телевизионной премии «Эмми» и лауреат театрального «Оскара» — премии «Томи», автор и ведущая телевизионных программ и создатель бродвей­ских мюзиклов; она ставила танцы для фильмов «Волосы», «Регтайм», «Амадей». Все это Тарп, которой сейчас 66, делала «без отрыва» от постановки балетов для собст­венной труппы, для «Джоффри бэллей», Нью-Йоркского городского балета, Парижской оперы, Лондонского королевского балета и Американского балетного театра. В ее послужном списке — более 130 спектаклей, многие из которых стали классикой, и две книги. Сейчас Твайла работает над несколькими новыми постановками. Тарп встретилась со старшим редактором HBR Дайан Кутю у себя дома на Манхэттене. Она рассказывала о том, что значит быть хорео­графом, как пестовать творческие способности, как не бояться перемен, как, если придется, увольнять даже лучших артистов. В своей прямолинейной манере Твайла ­говорила об одержимости работой, о том, что надо уметь быть жесткой, даже жестокой, если этой работе что-то угрожает. Мы предлагаем вам сокращенный вариант беседы.

В книге «Привычка творить» вы говорите о творчестве словно о бизнесе.

Наверно, это из-за слова «привычка» — оно такое скучноватое. На самом-то деле моя книга о том, что творчество — это радость и она доступна каждому. Мне не нравится этакое романтическое представление о художнике как о страдальце, мне вообще кажется, что разговоры про страдания — полная чушь. У каждого, я уверена, есть творческие задатки и каждый может их проявить, но нужно настроиться на то, что в творчестве много рутины и пота. Иначе быть не может. Это абсолютно неверно — думать, что искусство оторвано от земли или что в бизнесе нет места творчест­ву. Лучшие художники — люди в высшей степени земные. Самые одаренные живописцы из тех, кого я знаю, сами смешивают краски, растирают, добавляют закрепители. Все, что у них оказывается под рукой, идет в дело. В моей собст­венной — все «сырье»: вся жизнь. Но без правильной подготовки — без привычки, если угодно, — я бы прошла мимо этого сырья или не знала бы, что с ним делать. Ясно, что люди рождаются с теми или иными способностями. В танце видно, что координация движений у одного лучше, у другого — хуже. Я не работала с детьми, но думаю, что даже малыши по-разному упра­в­ляются со своими ручками-ножками. Этому не научишь — это гены. Но мне не нравится, когда наследст­венность используют как оправдание: «Я этого не могу, потому что это мне не дано». ­Пересильте себя. Самое искрометное творчест­во — результат привычки и упорного труда. И удачи, конечно же. Моцарт был сыном своего отца. А Леопольд Моцарт был человеком тонким, с широкими взглядами; он славился в Европе как композитор и педагог. Прежде всего, Моцарту повезло с отцом.

Тем, кто хочет развивать свои творческие способности, вы советуете усердно подражать великим. А что если это недостаточно оригинально — это не страшно?

Нет, конечно. Я лишь пытаюсь объяснить людям, что не нужно пасовать перед громадой чужих свершений. Классический пример — Брамс. Он был превосходным музыкантом, а поскольку он преклонялся перед великими композиторами — Бетховеном особенно, он решился обнародовать свою первую симфонию, только когда ему было уже за сорок. Господи, сколько времени упущено, сколько времени! А все потому, что Брамс был очень робок. И знаете, в этой робости есть некое высокомерие, гордыня. Мы-то думаем, что это скромность. Ничего подобного. Это как если бы Брамс рассуждал: «Черт побери, я со своей первой симфонией никак не переплюну Бетховен­скую Девятую». Так, простите, может, у вас это и не получится. Почему бы тогда не успокоиться и не заняться своим делом? Меня лично вопрос оригинальности нисколько не беспокоит. Делал ли кто-нибудь то, что сделала я? Да наверняка. Но меня это мало волнует; моя задача — пользуясь чужим, создавать свое. Учиться не значит подражать. Это неправильное слово. Подражать — это брать решения других. Учиться — брать чьи-то сюжеты. Брак и Пикассо какое-то время писали очень похожие картины, но они были абсолютно разными художниками, с абсолютно разными ценностями и взглядами на жизнь, с разным прошлым и вообще — всем. Работа с общими сюжетами не мешала им учиться и не делала их «недостаточно оригинальными».

 Вы никогда не стоите на месте, все время пробуете что-то новое. Обычно ваш следующий танец совсем не похож на предыдущий.

Такая была у меня стратегия, такой способ не заржаветь, не застояться. Удался опыт или нет — мне не интересно его повторять. Нельзя довольствоваться достигнутым, потому что тогда не захочется делать ничего другого. Я сейчас пробую нечто новое и работаю сразу над тремя постановками. Это своего рода тренировка моих творческих сил, испытание, которому я сама себя подвергла. Если бы не мое стремление идти только вперед, этих балетов никогда не было бы. Желание пробовать новое, перемены — вот что движет моей работой, и для творческого процесса это важно не меньше, чем привычка. Мне, наверное, проще принимать новое, чем людям из бизнеса, ведь тело постоянно изменяется, а значит, изменяются и возможности человека. Я не могу попросить танцора точно воспроизвести то, что он делал вчера, тем более то, что он делал полгода назад. Сегодня у него получится только по-сегодняшнему, а не по-вчерашнему. Но, с другой стороны, у меня есть множество привычек, помогающих мне находить новое. Если я, например, смотрю в словаре слово, я читаю заодно и то, что стоит во­круг — и перед ним, и после него: никогда ведь не знаешь, откуда придет удачная идея. Еще я люблю читать авторов, которые хорошо знают людей, любят копаться ­у них в душе. Я уже очень давно не перечитывала Толстого и тут взяла «Войну и мир». Почему, как вы думаете, я читаю Толстого? Просто так, для удовольствия? Нет. Он был великим писателем, а у меня появилась идея еще одной книги, которую мне хочется написать. Я не писатель, вот я и делаю все возможное для самообразования. В корне что-нибудь изменить — это настоящая работа, само по себе ничего не происходит.

В деловой литературе много говорится о том, что на пути к мастерству полезно терпеть неудачи. Вы с этим согласны?

Конечно. На пути перемен обязательно бывают неудачи — но не в общепринятом смысле этого слова. Если вы делаете только то, что умеете, и делаете очень, очень хорошо, возможно, неудача обойдет вас стороной. Просто в работе у вас наступит застой, она будет становиться все менее и менее интересной, а это выгорание — тоже неудача. Настоящие же ошибки — свидетельство профессиональной состоятельности в том смысле, что вы пробуете нечто новое, непривычное. В идеале провалы надо скрывать от посторонних глаз. Когда я придумываю танцы у себя в репетиционном зале, соотношение неудач и удач — примерно шесть к одному. Где-то из шести заготовок в окончательную постановку входит одна. Но было бы несправедливо называть этот неиспользованный материал неудачным. Он нужен мне для моего успеха. Бывало, я терпела неудачу и на людях, это очень неприятно. Но и тут есть своя польза. Неудача заставляет ­собраться и выдать ­нечто новое. Балет «В комнате наверху» не появился бы без «Поющих под дождем», который хвалили меньше. Пусть потом меня судит история, но, по-моему, «В комнате наверху» — очень значимое произведение.

Вам не раз приходилось увольнять танцоров — они либо обходились дорого, либо не подходили для роли. Как вам это давалось?

Тяжело, как, думаю, и любому в такой ситуации. Все мои танцоры были одержимы работой, но однажды я говорила: «Вам придется уйти потому-то и потому-то». Для них это была катастрофа. Но умный человек понимает, что иногда надо подняться над личными интересами и посмотреть на вещи шире. Я, наверное, отличаюсь от остальных, поскольку всегда имею дело с людьми выдающимися: когда у меня была своя компания, то я иногда просматривала до тысячи человек, чтобы выбрать четверых. Мне неприятно в этом признаваться, но я перфекционист­ка, я стремлюсь к совершенству; я очень требовательна и иду на компромисс, только если нет иного выбора. Видите ли, когда ваша работа — это вся ваша жизнь, вы должны быть готовы свернуть горы. Иного не дано. Это ужасная аналогия, но работа — все равно, что война, которую вам надо выиграть. И кому-то предстоит умереть. Для других у меня готовых правил нет, но сама я поступаю так. Я поставила перед собой задачу: посмотреть, удастся ли мне создать нечто такое, что изменит танец в его нынешнем понимании. И если я дала себе такой приказ, я сделаю все, чтобы его выполнить.

Поговорим о наставниках. С Джорджем Баланчиным вы виделись всего три раза, и все же двадцать лет он был для вас «невидимым учителем».

Да, я долго на него равнялась, потому что в его танцах было столько логики. Но Баланчин был недоступен. Он не вел занятий, так что этот путь был для меня закрыт. Но я знала, что он лучший в своем деле — и в смысле хореографии, и в смысле музыки. И старалась учиться у него, как только могла. Представляла себе, что он сидит у меня в студии, и стремление к совершенству, которого он требовал, стало для меня главным в работе. К счастью, я рано поняла, что лучше самой выбирать себе учителей, чем ждать, пока они выберут меня. Даже сегодня, если меня спрашивают, как найти наставника, я говорю: «Ступайте в магазин Barnes & Noble, возьмите книгу — выберите писателя, мыслителя. Выберите кого-то, кто может вас чему-нибудь научить, а не того, кто будет сидеть и молоть языком. Ничего в этом трудного нет. Вы хотите, чтобы вас за ручку водили, или вы действительно хотите чему-то научиться? Хотите учиться — учитесь, и дело с концом».

Вы не раз говорили, что всякий акт творчества — это акт насилия и разрушения, и что для художника важнее всего «как следует разозлиться».

Важен не гнев сам по себе, а энергия, которая выплескивается в результате. Здесь часто возникает путаница. Я не гнев имею в виду, говоря, что надо на себя разозлиться, чтобы двигаться вперед. Представьте себе, как тренируется штангист: ему надо выжать сумасшедший вес — 250 килограммов, и перед тем, как он поднимет штангу, вскрывают ампулу с нашатырем и дают ему нюхнуть. Он делает рывок — и совершает свой подвиг. Что это — гнев? Это не то слово, не точное. Гнев дает ему силы? Да, но я предпочитаю считать, что нашатырь.

Не кажется ли вам, что вы дорого заплатили за преданность своему искусству?

Каждый платит за свой выбор. Я все время работаю; я занята только этим. Я не праздную свои победы; я репетирую. Я давно не брала отпуск. Я почти ни с кем не общаюсь тесно, кроме тех, у кого могу чему-то научиться. Сегодня моя любимая тема — энтузиасты. С ними я мгновенно нахожу общий язык и им могу верить, потому что это люди безграничной энергии и оптимизма, веры в то, что жизнь полна возможностей. Думаю, что все, кто достиг высот в своем деле, — оптимисты и энтузиасты, и мне есть, о чем с ними говорить. Их человек десять — и я не отнесла бы их к числу ближайших друзей — тех, с кем я могу спорить, сколько душе угодно. Десять — это уже много. С ними хорошо встречаться и общаться время от времени, но я знаю, что все равно должна полагаться на собственное мнение.

Если бы к вам пришел крупный бизнесмен, что бы вы ему посоветовали?

«Встали с постели — сделайте тридцать отжиманий». Вот первое, что я бы сказала любому бизнесмену: надо двигаться. Потому что, когда вы заставляете работать тело, у вас лучше работает мозг, — это я знаю по собственному опыту. Движение непостижимым для нас образом стимулирует мозг — мы с каждым днем все больше узнаем об этом от нейробиологов. Так что начнем с отжиманий; быть в плохой форме непростительно. Возможно, мне влетит за этот совет, но я бы посоветовала бизнесменам меньше разъезжать. Не представляю себе, откуда взяться хорошей форме при том кочевом образе жизни, который они ведут. За год, когда я ставила танцы для «Амадея» Милоша Формана, я пять раз обогнула земной шар. И поняла: так делать не надо. Так невозможно сохранять обычный распорядок дня, поддерживать свою диету, высыпаться, находить время для упражнений. Поездки для меня — сплошные страдания, поэтому я езжу все меньше и меньше. Так что я бы еще сказала: «Давайте потанцуем!»