Твайла Тарп: Творчество как рутина | Большие Идеи

? Личные качества и навыки
Статья, опубликованная в журнале «Гарвард Бизнес Ревью Россия»

Твайла Тарп: Творчество
как рутина

Автор: Дайан Кутю

Твайла Тарп: Творчество как рутина

читайте также

Как выступить на совещаниях, если вы интроверт

Дана Русманьер

На что ставят нефтяные державы

Абделал Рави,  Тарун Ханна,  Хан Аеша

Когда стажеру за 40

Коен Фишман Кэрол

Лекарство от пассивности: рецепты для России

Фей Карл

Многие думают, что есть такие особенные люди, которые рождаются со множеством талантов, и по особым признакам их можно выявить. Бесконечные разговоры о генетической предопределенности, безусловно, подливают масла в огонь. Но, похоже, идея, согласно которой творческая одаренность — врожденное свойство, приглянулась многим потому, что дает индульгенцию на застой: что-либо менять — не наше дело, а творческих людей пусть ищут кадровики. Интересно, что подлинно артистические натуры на идею предопределенности не клюют. Хореограф Твайла Тарп уж точно не согласится с тем, что мастерство дается свыше. А ее мнение — мнение мастера, изменившего облик танца, — весомо. Она обладатель стипендии фонда Джона и Кэтрин Макартур (в США ее называют «грантом гениям»), дважды лауреат телевизионной премии «Эмми» и лауреат театрального «Оскара» — премии «Томи», автор и ведущая телевизионных программ и создатель бродвей­ских мюзиклов; она ставила танцы для фильмов «Волосы», «Регтайм», «Амадей». Все это Тарп, которой сейчас 66, делала «без отрыва» от постановки балетов для собст­венной труппы, для «Джоффри бэллей», Нью-Йоркского городского балета, Парижской оперы, Лондонского королевского балета и Американского балетного театра. В ее послужном списке — более 130 спектаклей, многие из которых стали классикой, и две книги. Сейчас Твайла работает над несколькими новыми постановками. Тарп встретилась со старшим редактором HBR Дайан Кутю у себя дома на Манхэттене. Она рассказывала о том, что значит быть хорео­графом, как пестовать творческие способности, как не бояться перемен, как, если придется, увольнять даже лучших артистов. В своей прямолинейной манере Твайла ­говорила об одержимости работой, о том, что надо уметь быть жесткой, даже жестокой, если этой работе что-то угрожает. Мы предлагаем вам сокращенный вариант беседы.

В книге «Привычка творить» вы говорите о творчестве словно о бизнесе.

Наверно, это из-за слова «привычка» — оно такое скучноватое. На самом-то деле моя книга о том, что творчество — это радость и она доступна каждому. Мне не нравится этакое романтическое представление о художнике как о страдальце, мне вообще кажется, что разговоры про страдания — полная чушь. У каждого, я уверена, есть творческие задатки и каждый может их проявить, но нужно настроиться на то, что в творчестве много рутины и пота. Иначе быть не может. Это абсолютно неверно — думать, что искусство оторвано от земли или что в бизнесе нет места творчест­ву. Лучшие художники — люди в высшей степени земные. Самые одаренные живописцы из тех, кого я знаю, сами смешивают краски, растирают, добавляют закрепители. Все, что у них оказывается под рукой, идет в дело. В моей собст­венной — все «сырье»: вся жизнь. Но без правильной подготовки — без привычки, если угодно, — я бы прошла мимо этого сырья или не знала бы, что с ним делать. Ясно, что люди рождаются с теми или иными способностями. В танце видно, что координация движений у одного лучше, у другого — хуже. Я не работала с детьми, но думаю, что даже малыши по-разному упра­в­ляются со своими ручками-ножками. Этому не научишь — это гены. Но мне не нравится, когда наследст­венность используют как оправдание: «Я этого не могу, потому что это мне не дано». ­Пересильте себя. Самое искрометное творчест­во — результат привычки и упорного труда. И удачи, конечно же. Моцарт был сыном своего отца. А Леопольд Моцарт был человеком тонким, с широкими взглядами; он славился в Европе как композитор и педагог. Прежде всего, Моцарту повезло с отцом.

Тем, кто хочет развивать свои творческие способности, вы советуете усердно подражать великим. А что если это недостаточно оригинально — это не страшно?

Нет, конечно. Я лишь пытаюсь объяснить людям, что не нужно пасовать перед громадой чужих свершений. Классический пример — Брамс. Он был превосходным музыкантом, а поскольку он преклонялся перед великими композиторами — Бетховеном особенно, он решился обнародовать свою первую симфонию, только когда ему было уже за сорок. Господи, сколько времени упущено, сколько времени! А все потому, что Брамс был очень робок. И знаете, в этой робости есть некое высокомерие, гордыня. Мы-то думаем, что это скромность. Ничего подобного. Это как если бы Брамс рассуждал: «Черт побери, я со своей первой симфонией никак не переплюну Бетховен­скую Девятую». Так, простите, может, у вас это и не получится. Почему бы тогда не успокоиться и не заняться своим делом? Меня лично вопрос оригинальности нисколько не беспокоит. Делал ли кто-нибудь то, что сделала я? Да наверняка. Но меня это мало волнует; моя задача — пользуясь чужим, создавать свое. Учиться не значит подражать. Это неправильное слово. Подражать — это брать решения других. Учиться — брать чьи-то сюжеты. Брак и Пикассо какое-то время писали очень похожие картины, но они были абсолютно разными художниками, с абсолютно разными ценностями и взглядами на жизнь, с разным прошлым и вообще — всем. Работа с общими сюжетами не мешала им учиться и не делала их «недостаточно оригинальными».

 Вы никогда не стоите на месте, все время пробуете что-то новое. Обычно ваш следующий танец совсем не похож на предыдущий.

Такая была у меня стратегия, такой способ не заржаветь, не застояться. Удался опыт или нет — мне не интересно его повторять. Нельзя довольствоваться достигнутым, потому что тогда не захочется делать ничего другого. Я сейчас пробую нечто новое и работаю сразу над тремя постановками. Это своего рода тренировка моих творческих сил, испытание, которому я сама себя подвергла. Если бы не мое стремление идти только вперед, этих балетов никогда не было бы. Желание пробовать новое, перемены — вот что движет моей работой, и для творческого процесса это важно не меньше, чем привычка. Мне, наверное, проще принимать новое, чем людям из бизнеса, ведь тело постоянно изменяется, а значит, изменяются и возможности человека. Я не могу попросить танцора точно воспроизвести то, что он делал вчера, тем более то, что он делал полгода назад. Сегодня у него получится только по-сегодняшнему, а не по-вчерашнему. Но, с другой стороны, у меня есть множество привычек, помогающих мне находить новое. Если я, например, смотрю в словаре слово, я читаю заодно и то, что стоит во­круг — и перед ним, и после него: никогда ведь не знаешь, откуда придет удачная идея. Еще я люблю читать авторов, которые хорошо знают людей, любят копаться ­у них в душе. Я уже очень давно не перечитывала Толстого и тут взяла «Войну и мир». Почему, как вы думаете, я читаю Толстого? Просто так, для удовольствия? Нет. Он был великим писателем, а у меня появилась идея еще одной книги, которую мне хочется написать. Я не писатель, вот я и делаю все возможное для самообразования. В корне что-нибудь изменить — это настоящая работа, само по себе ничего не происходит.

В деловой литературе много говорится о том, что на пути к мастерству полезно терпеть неудачи. Вы с этим согласны?

Конечно. На пути перемен обязательно бывают неудачи — но не в общепринятом смысле этого слова. Если вы делаете только то, что умеете, и делаете очень, очень хорошо, возможно, неудача обойдет вас стороной. Просто в работе у вас наступит застой, она будет становиться все менее и менее интересной, а это выгорание — тоже неудача. Настоящие же ошибки — свидетельство профессиональной состоятельности в том смысле, что вы пробуете нечто новое, непривычное. В идеале провалы надо скрывать от посторонних глаз. Когда я придумываю танцы у себя в репетиционном зале, соотношение неудач и удач — примерно шесть к одному. Где-то из шести заготовок в окончательную постановку входит одна. Но было бы несправедливо называть этот неиспользованный материал неудачным. Он нужен мне для моего успеха. Бывало, я терпела неудачу и на людях, это очень неприятно. Но и тут есть своя польза. Неудача заставляет ­собраться и выдать ­нечто новое. Балет «В комнате наверху» не появился бы без «Поющих под дождем», который хвалили меньше. Пусть потом меня судит история, но, по-моему, «В комнате наверху» — очень значимое произведение.

Вам не раз приходилось увольнять танцоров — они либо обходились дорого, либо не подходили для роли. Как вам это давалось?

Тяжело, как, думаю, и любому в такой ситуации. Все мои танцоры были одержимы работой, но однажды я говорила: «Вам придется уйти потому-то и потому-то». Для них это была катастрофа. Но умный человек понимает, что иногда надо подняться над личными интересами и посмотреть на вещи шире. Я, наверное, отличаюсь от остальных, поскольку всегда имею дело с людьми выдающимися: когда у меня была своя компания, то я иногда просматривала до тысячи человек, чтобы выбрать четверых. Мне неприятно в этом признаваться, но я перфекционист­ка, я стремлюсь к совершенству; я очень требовательна и иду на компромисс, только если нет иного выбора. Видите ли, когда ваша работа — это вся ваша жизнь, вы должны быть готовы свернуть горы. Иного не дано. Это ужасная аналогия, но работа — все равно, что война, которую вам надо выиграть. И кому-то предстоит умереть. Для других у меня готовых правил нет, но сама я поступаю так. Я поставила перед собой задачу: посмотреть, удастся ли мне создать нечто такое, что изменит танец в его нынешнем понимании. И если я дала себе такой приказ, я сделаю все, чтобы его выполнить.

Поговорим о наставниках. С Джорджем Баланчиным вы виделись всего три раза, и все же двадцать лет он был для вас «невидимым учителем».

Да, я долго на него равнялась, потому что в его танцах было столько логики. Но Баланчин был недоступен. Он не вел занятий, так что этот путь был для меня закрыт. Но я знала, что он лучший в своем деле — и в смысле хореографии, и в смысле музыки. И старалась учиться у него, как только могла. Представляла себе, что он сидит у меня в студии, и стремление к совершенству, которого он требовал, стало для меня главным в работе. К счастью, я рано поняла, что лучше самой выбирать себе учителей, чем ждать, пока они выберут меня. Даже сегодня, если меня спрашивают, как найти наставника, я говорю: «Ступайте в магазин Barnes & Noble, возьмите книгу — выберите писателя, мыслителя. Выберите кого-то, кто может вас чему-нибудь научить, а не того, кто будет сидеть и молоть языком. Ничего в этом трудного нет. Вы хотите, чтобы вас за ручку водили, или вы действительно хотите чему-то научиться? Хотите учиться — учитесь, и дело с концом».

Вы не раз говорили, что всякий акт творчества — это акт насилия и разрушения, и что для художника важнее всего «как следует разозлиться».

Важен не гнев сам по себе, а энергия, которая выплескивается в результате. Здесь часто возникает путаница. Я не гнев имею в виду, говоря, что надо на себя разозлиться, чтобы двигаться вперед. Представьте себе, как тренируется штангист: ему надо выжать сумасшедший вес — 250 килограммов, и перед тем, как он поднимет штангу, вскрывают ампулу с нашатырем и дают ему нюхнуть. Он делает рывок — и совершает свой подвиг. Что это — гнев? Это не то слово, не точное. Гнев дает ему силы? Да, но я предпочитаю считать, что нашатырь.

Не кажется ли вам, что вы дорого заплатили за преданность своему искусству?

Каждый платит за свой выбор. Я все время работаю; я занята только этим. Я не праздную свои победы; я репетирую. Я давно не брала отпуск. Я почти ни с кем не общаюсь тесно, кроме тех, у кого могу чему-то научиться. Сегодня моя любимая тема — энтузиасты. С ними я мгновенно нахожу общий язык и им могу верить, потому что это люди безграничной энергии и оптимизма, веры в то, что жизнь полна возможностей. Думаю, что все, кто достиг высот в своем деле, — оптимисты и энтузиасты, и мне есть, о чем с ними говорить. Их человек десять — и я не отнесла бы их к числу ближайших друзей — тех, с кем я могу спорить, сколько душе угодно. Десять — это уже много. С ними хорошо встречаться и общаться время от времени, но я знаю, что все равно должна полагаться на собственное мнение.

Если бы к вам пришел крупный бизнесмен, что бы вы ему посоветовали?

«Встали с постели — сделайте тридцать отжиманий». Вот первое, что я бы сказала любому бизнесмену: надо двигаться. Потому что, когда вы заставляете работать тело, у вас лучше работает мозг, — это я знаю по собственному опыту. Движение непостижимым для нас образом стимулирует мозг — мы с каждым днем все больше узнаем об этом от нейробиологов. Так что начнем с отжиманий; быть в плохой форме непростительно. Возможно, мне влетит за этот совет, но я бы посоветовала бизнесменам меньше разъезжать. Не представляю себе, откуда взяться хорошей форме при том кочевом образе жизни, который они ведут. За год, когда я ставила танцы для «Амадея» Милоша Формана, я пять раз обогнула земной шар. И поняла: так делать не надо. Так невозможно сохранять обычный распорядок дня, поддерживать свою диету, высыпаться, находить время для упражнений. Поездки для меня — сплошные страдания, поэтому я езжу все меньше и меньше. Так что я бы еще сказала: «Давайте потанцуем!»