Культурный тормоз

В очередной раз услышала из уст писателя и, как водится, блюстителя души русской строчку «Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать» и почувствовала, что больше невмоготу. Во-первых, вне контекста фраза звучит как совершенно некрофильская, утверждающая идеалы жертвенности и смерти, а во-вторых, совсем не то имел в виду Пушкин, не тот смысл вкладывал, который навязывают ему «одухотворенные» толкователи.

Он писал «Элегию» в тоске и депрессии — с кем не бывает? — и все равно воспевал вовсе не страдание во имя спасения души или чего уж там еще, а жизнь земную и полнокровную, которая все равно лучше смерти, даже если остается только мыслить и страдать. Уже за той страшной строчкой идет: «И ведаю, мне будут наслажденья», — а заканчивается стихотворение вообще надеждой на новую любовь.

Национальная культура — это вовсе не великие имена и произведения, которыми мы гордимся. Национальная культура — это традиции и стереотипы, которые воспроизводятся большинством снова и снова и от которых зависит очень многое. Говорят, что характер человека определяет его судьбу, точно так же, как культура определяет судьбу народа. Здесь и надо искать корень вечной российской отсталости. Смыслы, создаваемые и тиражируемые художниками, проникают во все сферы жизни и создают каркас тех культурных стереотипов, на котором держится общество.

Другой литератор в интервью на радио «Культура» изрек недавно: «В России лучше спиться, чем жить без смысла жизни». Но попробуйте найти смысл в том, чтобы прочищать трубы, рыть траншеи или печь булки. Остается скорбеть о несовершенстве мира и бессмысленности жизни. В нашей культурной традиции это достойнее, чем посвятить жизнь мещанским радостям: построить дом, посадить дерево, вырастить детей. В конце концов спиться — это ведь тоже принести себя в жертву. Падших мы ценим больше, чем тех, которые устояли и справились.

Идея о ценности страдания и жертвенности, причем вообще, вне контекста, мол, если страдаю, то уже свят, — это же глупость несусветная. Вместо того чтобы страдать, лучше сделать что-нибудь полезное: подмести пол, посадить огурцы, покрасить забор. Но для этого нужна толика оптимизма и витальности, дисциплины и трудолюбия, ну и хоть немного уважения окружающих за то, что работал в поте лица, вместо того чтобы придаваться экзистенциальной скорби.

Блюстители русской души высмеивают приземленность, «бодрячество», недостаток образования и усердие тех, кто занят обычным, негероическим трудом, потешаются над их фитнес-клубами, ежедневниками и хорошим цветом лица. Это правда, трудяги подчас примитивнее «одухотворенных» с точки зрения организации души. Зато они меньше пьют и создают материальные ценности, которых в стране изрядно недостает.

Дураков полно и среди унылых, и среди бодрых, но без любви к жизни невозможно ни производить товары, ни оказывать услуги, ни растить детей, ни бороться с властью. Гордость, которая зиждется на достижениях, — это более здоровое чувство, нежели стыд за то, что у тебя получилось, в то время как сонмы страдающих бездельников остались у разбитого корыта. Оно более продуктивно в том смысле, что подталкивает к развитию, росту, движению вперед, а не к распаду, запустению и упадку. Это вовсе не стыдно — быть счастливым в любые, даже самые тяжелые времена, не стыдно быть талантливым, не стыдно даже зарабатывать больше других. Стыдно передергивать строки поэта, чтобы придать вес философии, от которой отдает мертвечиной.