Хотите
научиться думать?

Может ли человек опередить свое время?

Для меня вопрос решен давным-давно — людей, опередивших время, я наблюдала воочию, а также знала о них от очевидцев (А. П. Чудаков рассказывал, что с детства слышал от своего деда при имени Сталина неизменно одно-единственное определение: «Бандит!»). Для меня — аксиома, что историю (во всяком случае, в России! О ней берусь говорить ответственно) двигает активное меньшинство — то есть люди, опередившие (угадавшие вектор будущего) время. А никак не то большинство (каким бы ни было оно большим или даже громадным), которому довольно недельного разглядывания резко изменившегося телеэкрана, чтобы резко изменить свои оценки людей и событий — развернуться на 180 градусов.

В 1952 году — в глухое, не внушавшее никаких надежд время — Наум Коржавин написал строки, которые стоило бы повторять иногда каждому мыслящему гражданину России:

Время?

Время дано.

Это не подлежит обсужденью.

Подлежишь обсуждению ты, разместившийся в нем.

В жизни отечества в ХХ веке были два важных исторических периода, названия которых, на мой историко-филологический взгляд, следует писать с заглавной буквы — Оттепель и Перестройка.

Оттепель для моего поколения событийно началась со смерти Сталина (5 марта 1953 года) — у взрослых жителей страны отвели пистолет от затылка. А текстуально — со статьи в последнем номере журнала «Новый мир» за тот же год.

…Предшествующее семилетие (осень 1946 — начало 1953-го) было единственным периодом за все советское время, когда литература робко топталась на месте — романы разных авторов не отличались один от другого.

« — Ты думаешь, я мало даю… партии, народу… Ты думаешь, что ты много даешь, а я мало <…>.

— Так ты считаешь, что много даешь партии? Что же ты даешь?

— Все! — отвечал Уздечкин. — Абсолютно все, что имею. Последнее понадобится отдать — отдам последнее» («Кружилиха», 1947).

«Под началом у Коростелева оказалось большое хозяйство. Оно было порядком запущено в годы войны, когда в совхозе размещались, помимо своих коров, стада, эвакуированные из Ленинградской области. Корма ухудшились; на скотных дворах было тесно; животные болели, удои снизились. <…>

Чтобы совхоз укреплялся и рос, нужно было прежде всего создать добрый запас хороших кормов и новые помещения для скота. Без этого нельзя поднять удои, нельзя победить болезни, нельзя растить здоровый молодняк» («Ясный берег», 1949).

Во фрагментах, взятых почти без выбора из двух романов, нельзя узнать руку Веры Пановой — автора повести «Спутники», поразившей читателей в начале 1946 года, и романа «Времена года» — пожалуй, не менее поразившего в 1954-м.

И нашелся человек, который первым дал беспощадную оценку послевоенного литературного семилетия, — и редактор (Твардовский), который это напечатал.

«Удручающе одинаковы эти вязкие книги! В них стереотипны герои, тематика, начала, концы. Не книги, а близнецы — достаточно прочитать их одну-две, чтобы знать облик третьей. Всюду в них равно знакомые плоскости. Можно подумать, что производил их не человек, а конвейер. Прочитав первую, останешься к ней равнодушен, но от третьей почувствуешь себя уже оскорбленным. Человек говорит о книге “моя”, а я переспрашиваю: “Ваша? А что же в ней вашего?..”»

О героях таких книг: «…Как они между собой разговаривают! Тирадами, взятыми с радиопленки. Разве таким бывает людской разговор, разве льется так речь человека, особенно когда круг собеседников состоит из двух человек!». Рассказано, как библиотекарша спросила парня, «почему он перестал приходить к ней за книгами, тот ответил: “Я уже прочитал три романа. Ведь в них все про то же…”»

Кто не знает — поверьте мне на слово: никому и в голову-то прийти не могло тогда публичное высказывание такого откровенного и здравомысленного толка. Здравый смысл и само умение думать ни от кого не требовалось.

…Он за идейность вел борьбу

И был врагом «объективизма».

Но что за бред — «объективизм»?

Такого слова нету даже!

…Он вел борьбу за то, что жизнь

Не то, что есть, а то, что скажут. (Н .Коржавин. Начальник творчества. 1953—1956).

Статья практически неизвестного до того времени литератора Владимира Померанцева с необычным названием — «Об искренности в литературе» — возвестила начало нового литературного и общественного времени. Она резко меняла язык и тональность публичного разговора.

О какой такой искренности?.. Что за странное новое понятие в ряду хорошо известных, участвующих в обязательном порядке в анализе литературных произведений — партийность, идейность, народность?..

Шок многократно возрастал при чтении. «Искренности — вот чего, на мой взгляд, не хватает иным книгам и пьесам. <…> Неискренность — это не обязательно ложь. Неискренна и деланность вещи. <…> Все, что по шаблону, все, что не от автора, — это неискренне. Шаблон там, где не вгляделись, не вдумались. <…> В истории литературы художники стремились к исповеди, а не только к проповеди» (курсив наш).

Точно так же опередил — благодаря умственной смелости — свое время и тем самым подтолкнул его Наум Коржавин (в прошлом году отметивший свое 90-летие).

Это он в цитированной нами поэме «Начальник творчества» — вскоре после смерти Сталина (до доклада Хрущева, заставившего многих впервые глянуть в бездну) написал о ней так:

...Подозревал он месть врагов

И даже руку Тель-Авива.

И клялся всей душой своей,

Что тут враги. Сумели ж, черти…

И зря.

К позору всех людей,

Вождь умер собственною смертью.