Хотите
научиться думать?

Давненько дело было — в начале 70-х.

На улице Тухачевского (в Москве), где мы жили, — районная библиотека. И там я выменяла свою только что вышедшую первую книгу на том Зощенко 1956 года. Это было первое издание его рассказов после злосчастного постановления ЦК 1946 года, где Зощенко и Ахматову смешивали с грязью.

Я уже знала от вдовы писателя, как огорчало Михаила Михайловича, что книжка выпущена без предисловия, без официального отказа от поношений в докладе Жданова того же года.

— Всех реабилитируют — одного меня не реабилитируют! — повторял он. Через два года писатель умер, не дождавшись «реабилитации».

Так вот — эта довольно толстая книжка теперь в районной библиотеке подлежала списанию (почему и досталась мне) как ветхая, хотя ветхой она ни в коей степени не была.

— Мы сейчас все ветхие книги списываем — такая директива, — сказала библиотекарь.

— Так в 1956-м издана: почему же ветхая?.. — пробормотала я.

— А у нас сейчас по инструкции все издания до 1964-го года считаются ветхими! — охотно пояснила коллега (я тоже работала в библиотеке).

…Ах, вот оно что!.. До 1964-го!..

Все стало на места. Год смены хрущевской эпохи (Оттепели) брежневской (названной впоследствии Застоем). Уже не годилась для широкого распространения (по районным библиотекам) литература Оттепели: лагерный день солженицынского Ивана Денисовича (1961) или воспоминания генерала Горбатова (1964), которого в Лефортово приносили с допросов на носилках (генерал так ничего и не подписал — редчайший случай).

Теперь все это негласно предписано было забыть.

Десять лет спустя я в Ленинке незадолго до увольнения работала в Секторе книги и чтения Научно-исследовательского отдела. В маленькой комнате сектора сидели такие люди –— Лева Гудков (глава будущего Левада-центра), замечательный человек Боря Дубин, Наташа Зоркая (совместные работы всех троих по социологии многим сегодня известны), Миша Афанасьев — нынешний директор Исторической библиотеки…

Тогда занимались мы массовыми и домашними библиотеками. И однажды отправилась я в ВЦСПС — встретиться с главой так называемых ведомственных библиотек страны. То есть — не районных публичных, а библиотек при фабриках, заводах и разнообразных учреждениях.

Придется расшифровать — теперь уж мало кто знает эти аббревиатуры: Всесоюзный центральный совет профессиональных союзов. Осуществлял руководство деятельностью всех профсоюзных организаций в Советском Союзе с 1918 по 1990 год… У него была своя газета — «Труд» — и свое издательство: Профиздат.

Избирался он съездом профсоюзов СССР раз в 4 года. И в 1968-м, скажем, году, на 14-м (!) съезде профсоюзов избрали 304 члена ВЦСПС и 105 кандидатов… Все с хорошими зарплатами, со спецпривилегиями и т. п.

Профсоюзная дама охотно начала рассказывать, как именно осуществляет ВЦСПС руководство библиотеками.

— Пришли мы в одну библиотеку — проверять, насколько выполнен приказ о списании из фонда и уничтожении всех этих — ну, сами знаете, — Виктора Некрасова (уехавшего, напомню, в Париж), Аксенова… Сидим в кабинете заведующей, за ее спиной — стенной шкаф. И, видно, крючок разболтался — и вдруг раскрываются обе створки, и вываливается вся эта литература! Она, оказывается, не уничтожила ее, как было приказано, а спрятала к себе в шкаф! (Подумала я при этих словах: «Не поднялась рука библиотекаря…»)

…Ну, мы тут же, прямо в ее кабинете, и написали приказ о ее увольнении…

— И какие же там были книги? — спрашиваю осторожно. — «В окопах Сталинграда» — тоже там?

— Ну, конечно! — воскликнула дама.

— А по-моему, очень хорошая книга.

Дама воззрилась на меня с непередаваемым (и сегодня не нахожу слов) выражением лица.

Меня уже зацепило.

— А в другие города вы с проверками выезжаете?

— Конечно! Вот был недавно сигнал из Моршанска (за давностью времен есть малая вероятность того, что я спутала город; но сюжета это не меняет. — М.Ч.) — фонды библиотеки при тамошней крупной фабрике сильно засорены устаревшими книгами («засорены» — это был важный советизм: пошло с середины 30-х — «Местные кадры сильно засорены врагами народа»). Ну, мы поехали. Открывают нам хранилище — очень большое, богатое… Масса собраний сочинений классиков XIX века: Крылов, Гончаров, Достоевский… И все — по старой орфографии — представляете? С ятями, с твердыми знаками… Кто же такие книги может читать?! Ну, мы, конечно, фонды у них сильно почистили. Все эти книги, конечно, вывезли…

Тут меня еще раз зацепило.

— Видите ли, пятилетнего русского ребенка выучить читать напечатанное по старой орфографии можно ровно за 20 минут. Проверено на нашей дочери. Взрослого — тем более.

Дама смотрела с недоверием.

— А откуда, кстати, у фабричной библиотеки такие богатые фонды?

— Нам рассказывали, — охотно пояснила дама, — у них на фабрике в 1905 году начались большие волнения рабочих. И вот фабрикант, чтобы отвлечь рабочих от этого, завез в библиотеку огромное количество книг — чтоб привлечь их к чтению…

Тут зацепило меня третий раз и последний.

— Скажите, а вас-то это не смутило — что капиталист на свои деньги подарил рабочим уйму книг, а вы, советские профсоюзники, их у рабочих отобрали?

Взгляд ее описывать не берусь. А вот научило ли это ее если не думать, то хотя бы задумываться — предоставляю судить моим читателям.