Хотите
научиться думать?

…Если бы я озаглавливала все свои блоги, то этот можно было бы назвать — «Ну и что?».

Мэр Екатеринбурга Евгений Ройзман (уважаю за давнее старание решить бесспорной важности задачу — «Город без наркотиков») в заметочке, озаглавленной «Про людоедов», рассказывает:

«Разговаривал с молодым жизнерадостным сталинистом. <…> Говорю: “Смотри. Только в 1937—1938 годах по политическим статьям (это данные НКВД*) было репрессировано около 1 400 000 человек. Порядка половины из них, 682 000 человек, были незамедлительно расстреляны. Таким образом, страна на протяжении двух лет убивала тысячу своих граждан в день (курсив наш. — М.Ч.).

Еще раз.

Убивали 1000 (тысячу) человек в день, своих граждан (важное уточнение — в отличие от других людоедов ХХ века, тяготевших все-таки к уничтожению не своих. — М. Ч.), непрерывно в течение двух лет”.

А он смотрит на меня, улыбается и говорит:

— Ну и что?».

Е. Ройзман дальше хорошо пишет: «Если я скажу, что мне стало страшно, то это не так.

Мне стало противно». Как я его понимаю!

Человек не думает над своей историей — это факт. Но есть здесь что-то еще, непостижимое, но уж точно тошнотворное — как зрелище мозгов, вылетающих из головы человека после выстрела в упор (не видела, но слышала об этом). Может быть, просто-напросто — отсутствие воображения? Оно ведь или есть, или нет: не привьешь, не научишь.

… Не буду тратить драгоценное место, подробно цитируя оспаривающих Ройзмана безо всяких на то

оснований («Не-е! Меньше, конечно! И вообще — половина было уголовников и диверсантов всяких! И не всех, кого приговорили, расстреляли!..»)

Его постскриптум: «Тут, как обычно, набежали и требуют ссылок. Объясняю. Это данные Справки Спецотдела МВД…». Все описание цитировать не буду, скан Справки (это Хрущев в конце 1953-го, обдумывая, видимо, свой будущий доклад, затребовал цифры зазря погубленных Сталиным сограждан) да и других документов — передо мной (поверьте архивисту с большим стажем: источники бесспорные). В 1937 году арестовано около миллиона, к «высшей мере» — 353 тысячи с небольшим. В 1938-м арестовано 638 с половиной тысяч (это сколько же семей осиротели, разрушились), расстреляно — 328 618…

Это — минимум (есть цифры поболе). Получается, как пишет один из сведущих, «в среднем, за два года в 1937—1938 гг. по стране казнили от 1000 до 1200 чел. в день.<…> Подобная интенсивность расстрелов даже совсем упрямого человека, но еще не атрофировавшегося к восприятию цифр и масштабов, может заставить задуматься. За пару недель 1937 года расстреляли больше, чем все военно-окружные и военно-полевые суды царской России за 100 лет».

И были еще, оказывается, у товарища Сталина лагеря уничтожения. Только документы о них были тщательно уничтожены. Но нет ведь ничего тайного, что не стало бы явным.

В крохотной книжечке, только что напечатанной историко-литературным обществом «Возвращение» (его очень успешно много лет возглавляет 87-летний колымчанин Семен Виленский) крохотным же тиражом (500 экз.), сын воспроизводит рассказы отца — офицера МВД Ф. С. Елизарова, руководившего после войны в Якутии борьбой с бандитизмом (бандитизмом называли бунты заключенных). По природе очевидно честный человек, ко многому в своей службе относившийся с болью, рассказывал: «После войны из немецкого плена были освобождены миллионы советских граждан. <…> Многие работали на заводах или на фермах, причем это были не только угнанные из оккупированных областей штатские, но и военнопленные. Ко всем таким отношение было весьма настороженное — за рассказы уцелевших о том, что в Германии жизнь была лучше, чем на родине, следовали немедленные лагеря с клеймом “власовец”. <…> В Якутии было несколько лагерей, предназначенных именно для “власовцев”, на самом деле — для просто выживших в плену, помнивших разницу между советским колхозным строем и нормальной европейской жизнью. Эту память надо было уничтожить, и как можно быстрее. Тогда и появились настоящие советские лагеря уничтожения. <…> В последний месяц зимы к местам будущих приисков направлялись по зимникам и по замерзшей тундре экспедиции, состоявшие из лагерников <…>, вооруженных вертухаев и большого обоза <…>. Продуктов брали по минимуму, чтобы хватило для охраны и на первое время для зэков. <…> Итогом экспедиции должна была стать гибель всех “власовцев” от истощения, болезней и непосильного труда. С началом морозов охранники, расстреляв тех, кто ухитрился дожить до конца сезона, возвращались в родной лагерь с намытым золотом и без ненавистных свидетелей чуждой советскому человеку жизни. <…> Смерть была с первых дней запланированной и неизбежной».

Ну и что?..

*Хочется верить, что читатели портала знают эту страшную аббревиатуру — важную часть истории нашей родины — Народный комиссариат внутренних дел (1934—1946). До войны эти буквы и звуки вызывали дрожь у любого почти советского человека — все знали уже, что для того, чтобы оказаться в лапах этой организации, вовсе не надо быть в чем-то виноватым. В 1946 году Народные комиссариаты превратились в Министерства. МВД звучало менее угрожающе — потому, прежде всего, что управление, входившее прежде в его состав, стало отдельным Министерством государственной безопасности, а с 1954 года — Комитетом государственной безопасности при Совете министров СССР; его главной задачей до конца советских дней стала борьба с инакомыслием: сажать за чтение «не таких» книг, за ознакомление с рукописями собственных работ своих же друзей и т. п. Так что теперь угрожающе звучала аббревиатура КГБ. Сотрудников этого Комитета — охотников на людей — мы (преследуемые и их друзья и сочувственники) именовали гэбэшниками.