renchen.ru
«В авторитарных государствах экономические соображения уходят на задний план»
Евгения Чернозатонская
Сейчас экономисты исследуют все на свете — от истории пандемий и межнациональных конфликтов до доверия к власти. О том, как экономические методы проникли в разные сферы знаний, рассказывает профессор Чикагского университета и НИУ «Высшая школа экономики» Константин Сонин.
renchen.ru: Многие считают, что экономика — это просто математика, описывающая, как работает «невидимая рука рынка». Есть ли в этой науке теории, предсказывающие иные процессы реальной жизни?
Сонин: Экономическая наука — это набор инструментов, теоретические и статистические модели и некоторый общий подход. Этот подход и инструменты можно прикладывать к самым разным проблемам. Экономистам приходится убеждать тех, кто интересуется какими-то проблемами, что именно их методы и подходы — то, что нужно для их решения. Много лет назад чикагский профессор Гэри Беккер предложил использовать экономические методы — теоретические модели и статистический инструментарий — для анализа проблем юриспруденции. Поначалу никто из правоведов этого не приветствовал, но Беккеру и другим экономистам удалось убедить очень многих в том, что экономические модели преступности описывают реальность точнее прежних. Например, экономическая модель, анализируя последствия тех или иных уголовных законов, предполагает, что потенциальный преступник сравнивает выгоды и издержки от совершения преступлений. Если увеличивается наказание или растет вероятность быть пойманным, преступлений будет совершаться меньше. Конечно, в реальной жизни потенциальные преступники не сидят, взвешивая плюсы и минусы преступлений. Но модель работает: предположив, что правонарушители рациональны, мы приходим к цифрам, совпадающим с реальными показателями преступности.
Сейчас экономический подход в анализе преступности и многих других общественных проблем настолько распространился, что подразумевается сам собой.
Можно ли сказать, что экономика исходит из эгоистической позиции, предполагая, что любой субъект стремится максимизировать собственную выгоду?
Экономисты не считают, что все и всегда руководствуются эгоистическими соображениями. Однако экономисты знают, что гипотеза о том, что люди эгоистичны и рациональны, приводит к выводам, которые в целом хорошо предсказывают поведение. Последние десятилетия экономисты ищут в лабораторных экспериментах и примерах из жизни ситуации, когда поведение людей плохо описывается моделями с рациональными субъектами. Вызов состоит в том, чтобы сделать экономический подход, который хорошо работает в целом и в среднем, более точным, правильно предсказывающим не только массовое поведение, но и индивидуальное.
Оперирует ли экономика категорией справедливости?
Конечно, можно исследовать экономическими методами проблемы этики. Несложно построить модель, где группе людей и каждому отдельному индивиду выгодно соблюдать этические нормы. Еще проще построить модель, в которой этические нормы нарушаются в каких-то случаях. Мне всегда казалось, что в этой области более всего интересны эксперименты, лабораторные и полевые. Например, экономисты проделали массу лабораторных экспериментов, чтобы понять, что заставляет людей отвечать добром на добро. Почему, получив подарок, даже когда нет никакого формального обязательства перед дарящим, многие стараются вручить что-то в ответ. Такое поведение наблюдается и в быту, и в бизнес-отношениях, когда на кону стоят большие деньги, а решения принимаются расчетливыми и практичными людьми. Экономические эксперименты позволяют понять, что влияет на такое поведение — репутация или традиции в социальной группе. Например, у экономистов есть любимая постановка эксперимента — «ультиматум». Двум участникам выдают 100 рублей. Первый должен предложить, как их разделить, а второй, глядя на предложение, либо согласиться, либо отказаться — в этом случае 100 рублей уходят обратно организатору. Этот эксперимент проводили и среди студентов, и среди репрезентативной выборки граждан, в разных городах и странах. Результаты получаются разные — там, где общество строилось вокруг коллективного труда («охоты на мамонта»), дележ происходит более равномерно, а там, где вокруг индивидуального («сбор грибов и ягод»), — менее. Участники эксперимента ведут себя по-разному в зависимости от того, следят ли за ними остальные участники, и от того, сколько раз подряд проводится эксперимент. Например, на исход влияет репутация — как человека щедрого или, наоборот, жадного. Во всех случаях, однако, результаты противоречили наивной теории о максимизации выигрыша: если бы участники эксперимента не мотивировались бы ничем, кроме рублей, то первый предлагал бы поделить так — 99 рублей себе и 1 второму, а второй бы на это соглашался, потому что 1 рубль — это лучше, чем ноль. В реальности же вторые «обижаются» на неравное предложение — и, значит, полноценная реалистичная модель должна предполагать, что субъекты мотивируются не только деньгами, но и неким представлением о справедливости.
Маркс писал, что капитал (читай «бизнес»), присваивая прибавочную стоимость, грабит трудящихся. Что думает об этом современная экономическая теория?
Теория Маркса была путаной и мутной в ее научной части. Недаром Карл Поппер, философ, на подход которого опирается вся современная наука, использовал теорию прибавочной стоимости Маркса как пример «псевдонауки», основные выводы которой никак нельзя проверить в эксперименте. Сила марксизма была в его идеологической компоненте — он указывал на врагов, капиталистов и предлагал путь: войну с ними. В России это привело к революции с ее трагическими последствиями. В других странах, если капиталисты получали слишком большую долю от того, что создавалось соединением капитала, земли, труда и предпринимательского таланта, правительство меняло законы и правила. В итоге в развитых странах работники получают бо?льшую часть прибавочной стоимости — она уходит на оплату труда, а не на выплату процентов на финансовый капитал или арендную плату за землю или производственные мощности.
И вот что особенно важно понимать про «ограбление трудящихся». Когда работник получает низкую зарплату, а банки и владельцы фирмы — высокую отдачу на свой капитал и другие вложения, это невесело. Но когда у банкира нет стимулов давать деньги, рискуя ими, или у предпринимателя нет стимулов тратить время и талант, то никакой добавленной стоимости не создается и никакая зарплата не платится вовсе. Рассуждение кажется элементарным, но чтобы в него поверили в России, нужно было пережить экономическую катастрофу СССР, самый сильный и трагический коллапс экономики в мирное время. То, что без предпринимателей, использующих свой талант и энергию, и владельцев капитала, рискующих своими инвестициями, невозможно экономическое развитие, доказано не в академических трудах, а на практике, в реальной жизни. Надо надеяться, что никто не хочет повторения печального эксперимента плановой экономики.
Представления обычных людей о том, что для них хорошо, а что плохо, нередко расходятся с тем, что думают об этом экономисты. Откуда проистекает этот разрыв?
Экономисты дают ответ на конкретные вопросы, а дело граждан решать, в какой степени их действия учитывают ответы ученых. Можно думать про экономистов как про врачей. Люди приходят к доктору, и он предлагает им курс лечения и образ жизни — таблетки, тренировки, диету. Врач разбирается в этом лучше пациентки, но только ей решать — принимать таблетки или нет, следовать диете или нет. Точно так же граждане, когда слышат от экономистов, что от миграции экономика выигрывает, сами решают — перевешивают ли эти аргументы их антипатию к приезжим. Раз за разом расчеты показывают, что прибытие мигрантов повышает, а не снижает благосостояние тех, кто уже живет в этой местности, и тем не менее в разных странах граждане голосуют за то, чтобы ограничить иммиграцию. Значит, какие-то соображения кажутся им важнее, чем чисто экономический выигрыш.
Как правительство должно объяснять непопулярные меры?
Вообще слова «непопулярные меры» выглядят понятными лишь на первый взгляд. В демократической стране правительство не должно делать ничего, на что их не уполномочило большинство граждан. Конечно, может случиться, что большинство скажет — мы избрали вас, чтобы вы провели эти болезненные для нас реформы. Но тогда почему эти меры «непопулярны»? Все же большинство их поддержало! Очень трудно проводить преобразования, каждый раз убеждая в их необходимости парламент — представителей граждан — или даже самих граждан. Тем не менее, все процветающие страны в мире — демократии, то есть государства, где все меры в какой-то момент получают одобрение большинства.
Сейчас бизнес озадачен проблемой социальной ответственности. Как эту категорию — по сути, этическую — трактует экономика?
Экономическая наука позволяет анализировать действия любого субъекта, лишь бы было осмысленно предполагать у него какую-то цель. Но объяснить социальную ответственность бизнеса можно и не меняя целевую функцию владельцев. Можно считать, что они, как и прежде, интересуются только прибылью. Но предположим, что покупатели, видя сообщение о том, что бизнес действует неэтично или безответственно, приобретают товар чуть менее охотно. В этом случае рациональный бизнесмен, не интересующийся ничем, кроме прибыли, станет социально ответственным.
Со стороны кажется, что экономика насквозь пронизана математикой. Можно ли в экономике получить нетривиальный результат, не привлекая сложный математический аппарат?
