Можно ли заработать
на науке?

БИОТЕХНОЛОГИЯ — дисциплина относительно молодая. И все же за 30 лет своего существования ей удалось привлечь довольно внушительные инвестиции — более $300 млрд. Основные денежные вливания делались в расчете на то, что биотехнологии радикально изменят систему здравоохранения. И действительно, новая наука подавала большие надежды. Многие верили, что при поддержке компаний, заинтересованных в развитии фундаментальной науки, ученые совершат переворот в медикаментозном лечении. Такие компании действовали ловко и решительно; традиционные технологии и структура признанных фармацевтических гигантов, казалось, были созданы не для них. На это и делалась ставка, и все ждали, что стена, разделяющая фундаментальную и прикладную науки, вот-вот падет. Новые чудотворные лекарства должны были посыпаться как из рога изобилия и принести разработчикам и инвесторам огромную прибыль.

Но пока эти ожидания не оправдались. С финансовой точки зрения биотехнология по-прежнему считается развивающейся отраслью. Коммерческий успех некоторых компаний (таких, как американские Amgen и Genentech) — скорее исключение из правил. Несмотря на впечатляющий рост доходов по отрасли в целом, большинство биотехнологических фирм прибыли не приносят. И уж вряд ли они больше, чем фармацевтические гиганты старого типа, преуспели в разработке лекарственных препаратов.

Их достижения, прямо скажем, не впечатляют. В связи с этим возникает закономерный вопрос: если основная цель компании — получать прибыль и отстаивать интересы инвесторов, то может ли она заниматься только научными исследованиями? Вот уже 30 лет не утихают споры о том, как вторжение бизнеса отражается на фундаментальной науке (которая, к слову, всегда была прерогативой университетов и некоммерческих исследовательских институтов). До сих пор нет единого мнения о том, насколько бизнес сдерживает распространение научных знаний и тормозит развитие науки. При этом мало кто задается вопросом, можно ли вообще зарабатывать на науке.

Характерно, что представители биотехнологической отрасли в целом настроены весьма оптимистично. Они считают, что революция в производстве лекарств все же совершится, но чуть позже, чем ожидалось. Возможно, они выдают желаемое за действительное. Я уже 20 лет изучаю стратегии, структуру, производительность и эволюцию биотехнологической и фармацевтической отраслей. И вот что я выяснил: в анатомическом строении биотехнологии (многие его элементы были заимствованы из отраслей, производящих программное обеспечение, компьютеры, полупроводники и т.п.) заложена ошибка и поэтому оно не годится ни для фундаментальной науки, ни для бизнеса. И пока это строение не изменится, биотехнология едва ли сможет преобразовать систему здравоохранения — ведь для этого нужны серьезные финансовые и человеческие ресурсы.

Говоря об анатомическом строении отрасли, я имею в виду ее непосредственных участников (компании-новички, компании-старожилы, университеты, некоммерческие лаборатории, инвесторы, потребители), основные механизмы, объединяющие этих участников (рынки капитала, интеллектуальной собственности, продуктов), а также правила, упорядочивающие работу этих механизмов (нормы, системы корпоративного управления, права на интеллектуальную собственность). Чтобы биотехнология полностью реализовала свой потенциал, ее строение должно способствовать успешной деятельности в следующих направлениях: управление рисками и вознаграждение тех, кто рискует; заимствование навыков целого ряда дисциплин; углубление важнейших знаний на уровне компании и отрасли.

В идеале все части структуры должны действовать слаженно. В биотехнологии же все происходит с точностью до наоборот. Например, при длительной разработке новых лекарств трудно успешно управлять рисками и вознаграждать за них (финансировать компании). Биотехнологическая отрасль очень фрагментированная: множество небольших узкоспециализированных компаний занимаются исследованиями в самых разнообразных областях. Эта особенность могла бы стать основой для удачной модели управления рисками, однако вместо этого в отрасли появились «островки знаний», которые препятствуют распространению важнейшего опыта. В то же время благодаря рынку интеллектуальной собственности компании сохраняют за собой права на фундаментальные научные открытия и не допускают к ним ученых «со стороны».

Хотя я нарисовал довольно мрачную картину, биотехнология не обречена. На науке все-таки можно построить бизнес, нужно лишь принять необходимые меры и изменить строение биотехнологической отрасли. Это окажет существенное влияние не только на процесс разработки лекарств и всю систему здравоохранения, но и на исследования, финансируемые университетами и правительством. Более того, таким образом можно воздействовать на другие развивающиеся отрасли, связанные с фундаментальной наукой, и на экономику страны в целом. В этой статье я расскажу о некоторых новых организационных формах, основных механизмах и правилах, необходимых для преобразования отрасли.

Биотехнологический эксперимент

Научный бизнес как феномен возник сравнительно недавно. Говоря об этом бизнесе, я имею в виду компании, которые не только используют достижения науки, но и вносят вклад в ее развитие и получают от этого прибыль. Значительная часть экономической стоимости подобных предприятий в конечном счете определяется успешностью их научных изысканий.

До появления биотехнологии наука и бизнес почти не пересекались. Все исследования проводились в стенах университетов, государственных лабораторий и некоммерческих организаций. Предприниматели же интересовались фундаментальной наукой, только если видели в ней возможный источник прибыли: научные достижения были нужны им для создания и усовершенствования продуктов и услуг. И лишь горстка коммерческих компаний (например, AT&T, GE, IBM, Xerox) проводила научные исследования. В целом же бизнес держался в стороне от фундаментальной науки, а научные учреждения не занимались предпринимательской деятельностью.

В биотехнологической отрасли бизнес и наука объединились и создали модель научного бизнеса, которая была опробована, например, в производстве продуктов на основе нанотехнологий и материалов нового поколения. Теперь частные коммерческие предприятия сами проводят научные исследования,

а университеты активно занимаются научным бизнесом. Они патентуют свои открытия, продают патенты коммерческим партнерам, ищут инвесторов, основывают компании и выводят на рынок разработки своих научных лабораторий.

Граница между университетом и биотехнологической компанией нередко оказывается размытой. Многие фирмы создаются университетскими преподавателями и учеными (часто с мировым именем): научные работники изобретают новые технологии и выкупают их у университетов или обменивают на пакет акций своих компаний. Биотехнологические фирмы постоянно поддерживают связь с университетами, тесно сотрудничают с учеными в рамках исследовательских проектов и иногда используют университетские лаборатории. Зачастую создатели таких компаний оставляют за собой преподавательские должности.

Научный бизнес появился на свет в 1976 году. Именно тогда была основана первая биотехнологическая компания Genentech, которая стала заниматься генной инженерией и применять технологию рекомбинантной ДНК. У истоков фирмы стояли молодой венчурный предприниматель Роберт Суонсон и преподаватель Калифорнийского университета (Сан-Франциско) Герберт Бойер, один из авторов этой технологии. Genentech не только доказала, что биотехнологии можно использовать для разработки лекарств, но и создала изменившую облик биотехнологической отрасли модель получения прибыли от интеллектуальной собственности. Эта модель функционирует за счет того, что:

— университеты передают технологии частному сектору, открывая новые фирмы, а не продавая свои разработки уже существующим компаниям;

— рынки венчурного капитала и свободных акций финансируют все основные этапы исследований и вознаграждают основателей компаний (инвесторов, ученых и университеты) за риск, который они на себя берут;

— молодые компании выходят на рынок ноу-хау и, предлагая свою интеллектуальную собственность зрелым предприятиям, получают от них необходимое финансирование.

В 1978 году Genentech заключила договор с крупной фармацевтической компанией Eli Lilly. В обмен на право производить и продавать рекомбинантный инсулин Lilly начала финансировать разработку новых продуктов Genentech и платить ей процент с продаж. Это соглашение устранило одно из основных препятствий на пути молодых фирм в фармацевтический бизнес: разработка лекарственного препарата всегда растягивалась очень надолго (на 10—12 лет) и требовала огромных вложений (от 800 млн до $1 млрд в переводе на современные деньги). Именно тогда фармацевтическая компания впервые отдала научно-исследовательскую программу на аутсорсинг коммерческому предприятию. С тех пор почти все новые биотехнологические фирмы заключали контракты (чаще всего несколько) с крупными фармацевтическими или химическими компаниями.

С появлением рынка ноу-хау владельцы венчурных фондов стали вкладывать деньги в организацию новых фирм. Теперь биотехнологические компании могли получать капитал на фондовых биржах, поскольку у инвесторов появился новый, альтернативный доходности и прибыльности, критерий оценки выгоды. В 1980 году Genentech настолько удачно провела первичное размещение капитала, что все поняли: компания, не имеющая дохода или прибыли от продуктов, может привлекать инвестиции на открытых рынках акций. В результате биотехнологическая отрасль стала еще более привлекательной для венчурных фондов.

Надежды

После создания модели извлечения прибыли из интеллектуальной собственности на биотехнологию стали возлагать очень большие надежды. В 1980—1990-х годах казалось, что отрасль на собственном примере покажет крупным фармацевтическим компаниям, как можно преодолеть кризис в сфере научных исследований и разработок. Серьезных достижений в производстве лекарств было очень мало, и компании вкладывали все больше средств в научные разработки. Однако изменить ситуацию так и не удавалось. Поскольку новые препараты на могли компенсировать убытки, возникающие после окончания срока действия патента на основные лекарства, финансовые аналитики стали сомневаться в прибыльности этой отрасли. Сторонники отрасли — как ученые, так и инвесторы — полагали, что новые технологии позволят создать много прибыльных лекарств. Они утверждали, что небольшие специализированные биотехнологические компании могут успешнее вести исследовательскую деятельность, чем вертикально интегрированные фармацевтические гиганты, в которых царит дух бюрократии. Поэтому крупным «фармацевтам» следует взять на себя маркетинг, а область научных изысканий оставить биотехнологическим фирмам. Руководители некоторых фармацевтических компаний согласились с этой точкой зрения и стали быстро налаживать партнерские отношения с биотехнологическими фирмами.

Биотехнологические компании первой волны (Amgen, Biogen Idec, Cetus, Chiron, Genentech и Genzyme) занимались синтезом человеческого белка, и ученые, менеджеры и инвесторы утверждали, что неудач здесь будет значительно меньше, чем в сфере химического производства лекарств. Чем меньше технологических рисков, тем меньше и рисков для бизнеса. Об этом свидетельствовал и первоначальный успех нескольких замещающих гормонов: инсулина, гормона роста человека и антигемофильного глобулина.

Прогнозы относительно возможностей биотехнологии создать принципиально новые методы лечения и вывести научные исследования на качественно новый уровень подкреплялись яркими достижениями вроде расшифровки генома человека и изобретения так называемых промышленных методов научно-исследовательских и опытно-конструкторских разработок (НИОКР). Считалось, что полученные знания в области биологии помогут более точно определять причину заболеваний, а благодаря таким технологиям и дисциплинам, как комбинаторная химия (создание новых соединений), высокопроизводительный скрининг (тестирование медицинского потенциала этих соединений) и вычислительная химия («рациональная разработка» лекарств с определенными свойствами), удастся значительно увеличить количество и улучшить качество новых лекарств. Казалось, примитивный метод проб и ошибок доживает последние дни.

Достижения

Энтузиазм, вызванный новыми технологиями, быстрый рост числа биотехнологических компаний (около 4000 за 30 лет) и резкое увеличение годового дохода отрасли (более $40 млрд на настоящий момент) только подкрепили оптимистические настроения.

Но если успех отрасли оценивать с точки зрения прибыльности и скорости, с которой происходит революция в сфере научных исследований, то получившаяся картина внушает опасения. Во-первых, положительные денежные потоки и прибыль есть лишь у нескольких биотехнологических фирм, но в целом сектор терпит убытки (см. врезку «Бесприбыльный рост биотехнологической отрасли»). Фирм, получающих значительную прибыль, вообще единицы — это компании, которые вышли на рынок раньше всех: Amgen, Biogen Idec, Genentech и Genzyme. Только две из них — Amgen и Genzyme — смогли прорваться в лигу фармацевтических гигантов. Любопытно, что Genentech — первооткрыватель системы получения дохода от интеллектуальной собственности — за счет крупных инвестиций в производство и маркетинг превратилась в вертикально интегрированную компанию (как Amgen и Genzyme), но при этом продолжала вести собственные научные разработки. Кроме того, Genentech установила долгосрочное партнерство с швейцарским фармацевтическим гигантом Roche, которому принадлежат 56% ее акций.

Во-вторых, нет никаких свидетельств того, что биотехнологии удалось совершить переворот в НИОКР, хотя многие с этим и не согласятся. В среднем биотехнологическая фирма тратит на разработку нового лекарства немногим меньше, чем крупная фармацевтическая компания (см. врезку «Биотехнологии не произвели революцию в области НИОКР»)

«»). После внедрения промышленных методов НИОКР количество препаратов, допущенных к испытаниям на людях и тем более выпущенных на рынок, никак не изменилось (см. врезку «Промышленные НИОКР еще не реализовали свой потенциал»). При этом до сих пор не доказано, что невысокая производительность биотехнологических фирм объясняется сложностью и рискованностью их проектов.

Так есть ли основания полагать, что производительность отрасли со временем вырастет? Едва ли. Оптимисты указывают на то, что биотехнологи разрабатывают гораздо больше препаратов, чем зрелые фармацевтические компании, а значит, в будущем они произведут много новых лекарств. Однако затраты на научные исследования в биотехнологии растут, а количество лекарств, прошедших клинические испытания, сокращается. Поэтому сомнительно, что рентабельность финансовых вложений в НИОКР значительно увеличится.

И последнее: биотехнологические компании все реже берутся за смелые проекты. После того как в 2001 году были сделаны потрясающие открытия в области геномики, стратегии молодых компаний и предпочтения инвесторов стали меняться. Вместо того чтобы создавать фирмы по выводу на рынок одной молекулы и 10—15 лет ждать прибыли, предприниматели переориентировались на более надежные и «быстрые» модели вложения капитала: стали покупать лицензии на уже существующие проекты и продукты и оптимизировать их.

Конечно, оптимизацию (например, создание новой лекарственной формы или нового способа доставки) не стоит недооценивать. С ее помощью можно значительно улучшить терапевтические свойства препаратов и дать врачам более широкие возможности. Все это так. Но возникают и серьезные опасения: если молодые биотехнологические фирмы не будут идти в авангарде науки, то кто же тогда займется рискованными долгосрочными проектами и совершит переворот в медицине?

Те, кто работает в отрасли, убеждены, что в конце концов она будет процветать. Одни все еще говорят, что это вопрос времени и денег. Другие — что все решат технологии. Достижения геномики, протеомики, системной биологии и других прогрессивных наук позволят на самых ранних этапах исследований с точностью определять перспективные лекарства. При этом резко сократятся количество неудачных разработок, время производственного цикла и издержки.

Оптимисты полагают, что структура сектора и стратегии биотехнологических предприятий продуманы до мелочей и не имеют изъянов. Но результаты моего исследования говорят об обратном. Такая структура и стратегии, наоборот, препятствуют решению возникающих в отрасли проблем.

Неподходящая структура

Любая отрасль подобна живому организму: она имеет строение, которое нельзя изменить. У живых существ это называется анатомией; ее изучение позволяет понять, на что способна та или иная особь и почему не все могут выжить в заданных условиях. Анатомия объясняет, почему гепард бегает со скоростью 100 км в час, а черепаха — нет. Строение живых существ тесно связано со средой обитания. В экономике все развивается по тем же законам.

В том, что касается анатомии, биотехнология мало отличается от других высокотехнологичных отраслей, скажем, производства программного обеспечения и полупроводников. Она состоит из университетских фирм, которые ведут научные исследования и разработки, венчурных фондов, рынков ценных бумаг и рынка ноу-хау. Такая структура — ее еще называют анатомией Кремниевой долины — характерна для всех секторов высокотехнологического производства. Поэтому ее решили воссоздать и в биотехнологической отрасли, но не учли некоторые особенности:

— разработка лекарственных препаратов — занятие крайне рискованное, поскольку сведения о биологических системах человека и процессах, происходящих в его организме, фрагментарны и неполны, и это вызывает постоянную неопределенность;

— разработку лекарств нельзя разбить на отдельные процессы, и здесь не обойтись без интеграции;

— использовать коллективные знания в биофармацевтической сфере чрезвычайно сложно, поскольку знания во многих дисциплинах основаны на интуиции и догадках и не могут быть научно обоснованы.

Борьба с неопределенностью и риском. В большинстве отраслей вопрос об осуществимости технологий просто не стоит. Там принято направлять все усилия и ресурсы на развитие концепций, которые с технической точки зрения можно воплотить в жизнь. Например, когда дизайнеры придумывают детали автомобилей, для них важно лишь, чтобы эти детали запустили в производство, а новые машины понравились потребителям. Но они всегда уверены, что автомобили будут работать. И даже в таких отраслях, как производство полупроводников, высокопроизводительных компьютеров и самолетов, как правило, заранее известно, какие коммерческие разработки можно реализовать, а какие — нет.

В том, что касается создания новых лекарств, дела обстоят иначе. Эффективность и безопасность создаваемого препарата можно определить только методом проб и ошибок. В последние десятилетия генетика и молекулярная биология совершили невероятный рывок вперед, но предсказать, как та или иная молекула повлияет на организм человека, все еще практически невозможно. Многие ученые вполне допускают, что их многолетние исследования могут закончиться провалом. Согласно статистике, только одно из 6000 синтезированных соединений попадает на рынок и только 10—20% лекарств, дошедших до стадии клинического тестирования, в конце концов получают разрешение на продажу.

Возможно, с развитием фундаментальной науки ситуация изменится в лучшую сторону. Но пока — вопреки ожиданиям — биотехнология лишь усугубляет неопределенность в области разработки лекарств. И хотя количество «мишеней» (то есть возможных причин заболеваний), «оружия» (способов лечения) и методов выявления потенциальных возбудителей болезней резко возросло, научные знания по-прежнему остаются поверхностными. А это значит, что ученым приходится все чаще действовать наугад. Вероятно, со временем благодаря достижениям биотехнологии технические риски в сфере научных исследований снизятся, но пока все происходит с точностью до наоборот.

Из-за постоянной неопределенности разработка лекарств становится крайне длительным и рискованным мероприятием. На первый взгляд кажется, что модель получения дохода от интеллектуальной собственности позволяет эффективно управлять рисками. Биотехнологических фирм становится все больше, и они проводят все больше экспериментов. Видя интерес к акциям таких компаний, ученые стали смелее создавать новые фирмы. А венчурные фонды выделяют средства для того, чтобы управлять возникающими на ранних стадиях рисками и диверсифицировать их за счет нескольких портфелей инвестиций. Однако при ближайшем рассмотрении оказывается, что скрытые недостатки модели получения прибыли от интеллектуальной собственности сокращают общую производительность компаний отрасли.

Обычно венчурные фонды получают результат от своих вложений в течение трех лет. Но чтобы вывести на рынок первое лекарство, большинству компаний требуется 10—12 лет. А поскольку инвесторы обычно распределяют свои риски, ни один солидный фонд не позволит себе вложить крупную сумму только в одну начинающую компанию. По данным Национальной ассоциации венчурных фондов США, средний объем инвестиций в биотехнологическую фирму составляет около $3 млн, а максимальный — около $20 млн. Однако для разработки эффективного лекарства необходима куда более внушительная сумма: $800 млн — $1 млрд.

Чтобы восполнить недостачу, биотехнологические фирмы выходят на рынки акций и создают стратегические альянсы. И тут возникают новые трудности.

Рынки акций не предназначены для решения проблем предприятий, занятых только научными исследованиями и разработками, а именно такие компании и составляют основу биотехнологического сектора. Эти компании нельзя оценивать по их доходу; большинство из них вообще ничего не зарабатывает. Чаще всего их стоимость зависит от ведущихся там разработок. Но поскольку исследования длятся годами и всегда сопряжены со множеством трудностей технического и коммерческого характера, определить стоимость компаний практически невозможно. Точных данных и четких стандартов описания и оценки нематериальных активов в целом и научных разработок в частности просто не существует. Согласно общепринятым принципам бухгалтерского учета (ГААП), компании не обязаны сообщать о своих научных разработках, и хотя биотехнологические и фармацевтические компании должны отчитываться о текущих проектах, эти требования слишком расплывчаты. Например, компании сами решают, насколько подробно рассказывать о возможном терапевтическом применении продукта, о результатах клинических испытаний и планируемых исследованиях. Без полной информации даже самые сложные принципы оценки (метод реальных опционов и прямое моделирование методом Монте-Карло) не покажут полной картины.

Перед инвесторами стоит и другая проблема — правильно истолковать опубликованные результаты клинических испытаний. Чаще всего компании интерпретируют их на основе разных критериев. Но даже если эти критерии совпадают, компании обычно расходятся в определении риска и поэтому

принимают разные решения относительно судьбы начатого проекта.

Чтобы восполнить нехватку информации, государственные инвесторы обратились к рынкам ноу-хау. Крупные фармацевтические компании, с их штатом ученых и многолетним опытом работы, заключают сделки с биотехнологическими фирмами, поскольку могут оценить технические и коммерческие перспективы подобных проектов. Значит, желание компаний вроде Merck, Novartis или Eli Lilly инвестировать в ту или иную биотехнологическую фирму, по идее, должно свидетельствовать о ее перспективности. Но это не всегда так. Зачастую фармацевтические компании создают альянсы именно в тех областях, где у них недостаточно опыта. Более того, часто они вкладывают в такие альянсы огромные суммы, а взамен практически ничего не получают или же сами отказываются покупать лицензии на лекарства, которые впоследствии становятся хитами продаж.

А вот еще одно свидетельство несовершенства системы превращения интеллектуальной собственности в деньги. Чаще всего долгосрочная рентабельность инвестиций в биотехнологической отрасли несоразмерна рискам. Хотя у венчурных фондов было несколько удачных лет, а акции отдельных биотехнологических компаний котировались очень высоко, средняя отдача оказалась слишком малой по сравнению с рисками. В период с 1986 по 2002 год средняя ежегодная норма прибыли венчурных фондов составила 16,6%. Анализ, проведенный коммерческим банком Burrill & Company, показал, что инвестор, который с 1979 по 2000 год покупал бы акции первого выпуска всех 340 биотехнологических компаний и сохранил бы их до 2001 года (или до тех пор когда эти компании были куплены), получил бы средний годовой доход в размере 15%.

Все это отчасти объясняет, почему молодые биотехнологические компании часто отказываются от самых рискованных проектов. Похоже, что инвесторы начинают действовать все более и более острожно.

Объединение различных дисциплин.

С появлением биотехнологической отрасли возможности разработчиков новых лекарств значительно расширились. В середине 1970-х годов все исследования находились в ведении одной дисциплины — медицинской химии. Сегодня ей пришлось отказаться от этого приоритета и допустить на свою территорию молекулярную и клеточную биологию, генетику, биоинформатику, вычислительную и комбинаторную химию, химию белка, генную инженерию и высокопроизводительный скрининг. Конечно, новые технологии открывают новые возможности, но при этом они показывают лишь одну деталь сложной головоломки. А успешно вести поиск и разработку лекарств можно, лишь имея под рукой все необходимые детали. Поэтому, чтобы реализовать потенциал биотехнологии, нужно объединить различные научные, технические и функциональные дисциплины.

Создание новых лекарств — не единственная сфера, которая требует интеграции. Научные разработки практически в любой области подразумевают решение самых разнообразных задач. И очень важно сделать так, чтобы полученные результаты сложились в единое целое.

Иногда, например, при конструировании сложных систем — электронного оборудования, автомобилей, программного обеспечения, авиационной техники и т.д. — крупную проблему можно разбить на несколько относительно независимых «мини-проблем», решить их по отдельности и вновь объединить. Подобная модульность позволяет распределять задания между разными узкоспециализированными организациями. Но нужно наладить координацию и утвердить общие стандарты, чтобы регулировать их взаимодействие. Кроме того, модульность подразумевает распределение и защиту прав на интеллектуальную собственность. В сфере лекарственных разработок таких требований нет.

В этой области все тесно взаимосвязано. Рассмотрим, например, процесс выбора «мишени» для нового лекарства.

Ученым в первую очередь необходимо понять механизм заболевания и решить, каким образом на него может повлиять медикаментозное лечение. Человек устроен очень сложно, и, чтобы найти «мишень», нужно решить много проблем. Каковы проводящие пути нервной системы? Какие гены могут быть задействованы? Как они взаимодействуют? Какие белки у этих генов и за что они отвечают? Какова структура этих белков? Насколько они восприимчивы к лекарству? Чтобы ответить на эти вопросы, нужно обладать знаниями в различных областях, включая структурную и функциональную геномику, клеточную и молекулярную биологию, химию белка. Кроме того, необходимо использовать разнообразные подходы, например, из области традиционной биологии и высокопроизводительного экспериментирования.

Более поздние стадии предполагают разработку производственных процессов и создание рецептуры, проведение клинических исследований и анализа рынка, а также «подключение» дисциплин вроде токсикологии и биостатики. Если эти процессы и дисциплины изолированы друг от друга, если проблемы не решаются в комплексе, разработать новое лекарство вряд ли удастся. Ведь все технические задачи: выбор «мишени», разработка молекулы и рецептуры, проведение клинических испытаний, отбор целевых пациентов и налаживание производственного процесса — тесно связаны между собой. Для успешной работы необходима интеграция: специалисты разного профиля должны постоянно обмениваться большими объемами информации, то есть активно взаимодействовать.

Интеграция бывает двух типов. Первый тип — вертикальная интеграция, при которой отдельные фирмы имеют доступ ко всем элементам головоломки. Второй — горизонтальная интеграция, то есть рыночные сети, которые объединяют специалистов посредством союзов, лицензионных соглашений и сотрудничества. Первый тип характерен для традиционной фармацевтической отрасли, второй — для биотехнологического сектора.

Большинство биотехнологических фирм создавалось для того, чтобы небольшая группа ученых могла применять на практике результаты исследований и разработок, начатых еще в университете. Так сформировались сотни изолированных «островков узкоспециальных знаний», которые связал друг с другом рынок ноу-хау. Но похоже, что этот рынок не справляется со свой миссией и не облегчает обмен информацией.

Чтобы рынок любой собственности — будь то недвижимость или интеллектуальная собственность — эффективно функционировал, необходимо четко определять и защищать все права. Права на интеллектуальную собственность, как правило, соблюдаются в сфере разработки и производства программного обеспечения и полупроводников. К примеру, часть программного кода — это определенная единица, которая защищена законом, и ее кражу легко выявить. В биотехнологической отрасли все не так однозначно. Часто там очень непросто понять, что можно запатентовать, а что нет. Более того, зачастую самая ценная интеллектуальная собственность — это не молекула, а полученные данные о ее поведении, свойствах, недостатках и возможных путях развития. А такие знания запатентовать намного труднее.

Расплывчатость понятия «интеллектуальная собственность» порождает две проблемы. Во-первых, обладатели этой собственности неохотно делятся ею с другими, а во-вторых, часто возникают споры о том, какую информацию стоит раскрывать, а какую нет. Все это характерно для биотехнологии. Бывшие партнеры часто решают спорные вопросы через суд. Например, Genentech и Lilly заключили ставший классическим договор о совместной разработке рекомбинантного инсулина, но спор о правах на использование генно-инженерной технологии производства гормона роста человека привел их в суд. А после того как Amgen и Johnson & Johnson вместе разработали рекомбинантный человеческий эритропоэтин (синтетический белок, который стимулирует выработку красных кровяных телец), вопрос о том, кому будут принадлежать права на его продажу, решался уже в суде. Прошло несколько лет, и старые «друзья» вновь начали тяжбу: на этот раз яблоком раздора стал статус последней версии лекарства: одна компания утверждала, что это абсолютно новый продукт, другая — что это улучшенный вариант оригинала.

Компаниям не удается наладить плодотворный обмен информацией из-за особого характера знаний, необходимых для разработки лекарств. Эти знания не поддаются формальному описанию, потому что еще не до конца понятно, какие причинно-следственные связи лежат в основе новых технологий и ноу-хау. Это обычная проблема развивающихся отраслей, но в биотехнологии количество таких знаний существенно тормозит ее развитие.

Накопление знаний. Долгосрочное благосостояние отраслей, связанных с наукой, напрямую зависит от количества накопленных знаний. Биотехнологии и в частности новые лекарства разрабатываются в условиях глубокой неопределенности, и здесь еще очень много неизвестного. Необходимо постоянно оценивать новые гипотезы и открытия, выбирать, по какому пути следовать, а от какого — отказаться. Все решения приходится принимать, не имея необходимых знаний и опыта, поэтому нередко случаются ошибки — не из-за некомпетентности, а из-за нехватки знаний.

Если, как при разработке лекарств, неудачи бывают чаще, чем успех, то прогресс во многом зависит от умения учиться на ошибках. Те, у кого это получается, и будут двигать отрасль вперед. Учиться можно на любом уровне системы или отрасли. Например, специалист, который много лет изучает факторы роста клеток, накапливает большое количество информации, и его лаборатория превращается в своеобразное хранилище знаний. Поэтому ученые, которые там работают, получают отличную возможность учиться как у этого специалиста, так и друг у друга. Таким образом объединяются знания не только отдельных ученых, но и всего научного сообщества. Некоторые из этих знаний будут использованы при создании организационных процедур и методов, но большая их часть так и не выйдет за стены лаборатории.

Хотя наука не стоит на месте, создание новых лекарств все еще остается своего рода искусством, во многом основанном на проницательности, интуиции и опыте. Например, знания ученых о молекулах, клетках-«мишенях» или поведении лекарства в организме человека нельзя выразить простыми формулами. Данные экспериментов часто получают разную оценку: то, что одному исследователю кажется верным признаком эффективности, другого только настораживает.

Поэтому в подобных областях должен постоянно происходить обмен опытом. Чтобы наука развивалась, ученые, обладающие необходимым опытом, должны иметь доступ к хранилищу коллективных знаний.

К сожалению, структура биотехнологического сектора такова, что учиться на опыте там очень трудно. И вновь все дело в системе извлечения прибыли из интеллектуальной собственности. Поскольку эта система всегда поощряла создание новых фирм, основу отрасли составляют неопытные компании-новички. У них куда меньше возможностей, чем, например, у Genentech, которая ведет научные разработки уже 30 лет. Новичкам некогда учиться на своих ошибках — их финансирование ограничено, а инвесторы не дают им времени на развитие собственной научной базы.

Наконец, рынок ноу-хау не позволяет компаниям устанавливать долгосрочные отношения. Это происходит, во-первых, из-за отсутствия четко определенных прав на интеллектуальную собственность, а во-вторых, потому, что большинство союзов создаются для быстрого решения конкретных задач. Слишком часто сделка оказывается важнее, чем долговременное накопление общего опыта. Поэтому большинство альянсов недолговечно. Согласно исследованию Джоша Лернера (Гарвардская школа бизнеса) и Ульрике Мальмандье (Стэнфордская школа бизнеса) время действия типичного контракта в отрасли — всего четыре года, а этого времени, конечно, недостаточно для разработки нового лекарства. Кроме того, многие партнерские объединения ведут исследования в узкоспециальных областях, и союз расторгается при первом же промахе.

Как мы видим, препятствий для накопления знаний и взаимной интеграции огромное множество. Поэтому

низкая производительность биотехнологической отрасли вполне объяснима.

Новая модель устройства

Для того чтобы действовать в условиях глубокой неопределенности и серьезных рисков, чтобы решать возникающие проблемы силами ученых из разных областей знаний и пользоваться опытом различных дисциплин, биотехнологической отрасли следует изменить свое устройство и освоить целый ряд бизнес-моделей, организационных форм и основных механизмов. При создании инновационных лекарств ученые применяют совершенно иные методы, чем при разработке традиционных препаратов, — универсального подхода не существует. Поэтому новое устройство отрасли должно держаться на нескольких «китах».

Вертикальная интеграция. Это понятие не устарело. Более того, вертикальной интеграции суждено сыграть важную роль в формировании нового облика фармацевтической отрасли. Этот принцип особенно уместен, когда речь идет о создании новаторских лекарств. Для интеграции отлично подходят крупные фармацевтические компании — но без перемен здесь не обойтись.

Большинство компаний создало у себя небольшие «островки знаний». Вероятно, именно этим и объясняется

отсутствие видимых результатов в области НИОКР. Чтобы реализовать свой потенциал, эти компании должны создать новые внутренние структуры, системы и процессы, благодаря которым они смогут объединить накопленный научный и практический опыт.

Небольшое количество долгосрочных союзов. Необходимость в партнерских объединениях не отпадет. При нынешних темпах технического прогресса даже самые крупные компании не могут уследить за всем происходящим в области НИОКР. Поэтому без помощи внешних партнеров (университетов и небольших специализированных биотехнологических фирм) им никак не обойтись. Однако форма сотрудничества должна существенно измениться.

При проведении новаторских разработок имеет смысл заключать лишь небольшое количество партнерских соглашений. При этом сотрудничество должно вестись на более глубоком уровне. Вместо того чтобы заключать 40 сделок в год, фармацевтической компании лучше пять-десять лет сотрудничать лишь с пятью-шестью организациями. А чем исследовать одну молекулу, лучше вместе с партнерами разрабатывать новые методы лечения или сосредоточиться на группе клеток-«мишеней». Подобные отношения способствуют более широкому обмену информацией, более активному взаимному обучению, увеличению инвестиций и получению большей отдачи от них. Чтобы независимые предприятия начали обмениваться сведениями и устанавливать настоящие партнерские отношения, необходимо преодолеть некоторые трудности, связанные с тем, что бизнес сейчас больше всего заинтересован в краткосрочной прибыли.

Сокращение количества независимых публичных биотехнологических фирм. Мелкие компании по-прежнему останутся важным элементом биотехнологической отрасли. Но независимых публичных компаний будет куда меньше. Публичные компании должны получать прибыль — тогда инвесторы могут оценить их перспективы. Однако современные правила финансовой отчетности совершенно не подходят для чисто исследовательских компаний.

Квазипубличные корпорации. Альтернативой публичной компании могла бы стать квазипубличная корпорация. Ее акции свободно обращаются на рынке, но контрольный пакет принадлежит крупной компании, заинтересованной в ее стратегическом успехе.

При таком партнерстве крупная компания может лучше контролировать биотехнологическую фирму, которая в результате будет ориентироваться на более долгосрочные перспективы и получит надежный источник финансирования, что жизненно важно для разработчиков лекарств. Кроме того, она обретет значительную независимость и возможность привлекать партнеров, скажем с помощью опционов. Примеров такого партнерства немного, и один из них — Genentech, большая часть акций которой принадлежит компании Roche. У Genentech значительная прибыль, отдача от ее научно-исследовательских программ одна из самых высоких в отрасли, компания постоянно растет и при этом сохраняет свою предпринимательскую и научную культуру.

Новый приоритет для университетов. Необходимо изменить образ мышления и политику университетов. Им следует больше внимания уделять развитию науки, а не стремиться увеличивать прибыль от лицензирования и доходов от акций.

Вопрос об участии университетов в научном бизнесе обычно сводится к тому, стоит ли им патентовать свои

открытия. Между тем основная проблема связана с доступностью запатентованных знаний. Университетам надо более осторожно выдавать лицензии на фундаментальные научные открытия и избирательно подходить к созданию новых фирм. Если наукой будут заниматься те, кого интересуют исследования, а не патентование, дело пойдет гораздо быстрее.

«Открытое» лицензирование позволяет широко и на разумных экономических условиях распространять изобретение. Такие лицензии следует выдавать на те технологии и концепции, которые можно применять и по-разному развивать во многих областях. Вряд ли мы сейчас говорили бы о прогрессе в биотехнологическом секторе, если бы патент на генную инженерию, технологию моноклональных антител и другие важнейшие методы принадлежал одной-единственной фирме. Эксклюзивную лицензию следует предоставлять, только когда речь идет об узкоспециальной, нуждающейся в доработке технологии. Если эта технология становится доступной широким научным кругам и для ее доработки необходимы дополнительные активы и возможности, ее ценность сразу же падает. Например, лицензию на разработку нового метода лечения рака лучше предоставить одной организации, имеющей опыт создания противоопухолевых лекарств и проведения клинических испытаний. Но если лицензию получат конкуренты этой организации, то она не будет заинтересована в том, чтобы инвестировать в эти исследования. Начинающим компаниям следует выдавать лицензии только на принципиально новые технологии, когда у крупных фирм нет возможностей для их разработки. Например, имеет смысл доверить развитие новаторской технологии (допустим, тканевой инженерии) молодой компании, которая сможет провести все исследования с нуля.

Увеличение количества междисциплинарных научных исследований. Узкая специализация знаний в области коммерческой разработки лекарств больше всего мешает их интеграции. Например, в области химии и геномики накоплено достаточно знаний, но о том, что связывает эти науки, известно очень мало. Отчасти это объясняется тем, что у каждой дисциплины свои задачи, цели, теории, принятые методы, язык, органы печати и критерии оценки.

Определенное недоверие вызывает метод, который университетские эксперты используют для оценки кандидатов на получение исследовательских грантов. Он позволяет учитывать научные достижения кандидата, но при этом ученые, присуждающие гранты, обычно отдают предпочтение близким им проектам.

Чтобы решить эту проблему, в некоторых университетах были созданы междисциплинарные организации, в которые вошли специалисты по биологии, химии, математике, вычислительной технике, физике, прикладным наукам и медицине. Например, в Broad Institute работают преподаватели, ученые и студенты Гарвардского университета и Массачусетского технологического института. Появление подобных организаций — шаг в верном направлении.

Увеличение количества трансляционных исследований. Главная задача трансляционных исследований — разрабатывать технологии для создания определенных продуктов на основе фундаментальных научных открытий и концепций. Уже на первых этапах таких исследований следует учитывать данные клинических испытаний, выявлять и оценивать клетки-«мишени», проводить лабораторный и клинический скрининг и, возможно, ранние клинические испытания на людях. Пример трансляционного исследования — разработка методов лечения диабета с помощью стволовых клеток. Главная проблема трансляционных исследований — их недостаточное финансирование: Национальные институты здравоохранения и другие правительственные органы США, отвечающие за распределение средств, считают эту область прикладной, а венчурные фонды боятся рисковать и вкладывать свои средства в долгосрочные проекты. Более того, для трансляционных исследований необходимы такие интеллектуальные активы, как новые генетически модифицированные подопытные животные, а эти инвестиции плохо окупаются и их сложно защищать.

Существуют два варианта финансирования трансляционных исследований. Первый — за счет правительственных ассигнований. На это направлен План медицинских исследований Национальных институтов здравоохранения США. Цель проекта — выявить основные возможности и устранить недостатки в области биомедицинских исследований. Второй вариант — за счет частного финансирования. Крупнейшие фармацевтические компании могли бы уделять больше внимания трансляционным исследованиям, которые они проводят самостоятельно или в сотрудничестве с университетами. Компания Novartis, например, получает финансирование из обоих источников. Многообещающе выглядят и частные венчурные благотворительные фонды — некоммерческие организации, разрабатывающие способы лечения определенных заболеваний. Это, в частности, фонд Билла и Мелинды Гейтс, который финансирует исследования в области СПИДа и инфекционных заболеваний в развивающихся странах, фонд Майкла Фокса, который поддерживает работы по совершенствованию методов лечения болезни Паркинсона, Фонд изучения множественной миело-мы и Фонд борьбы с раком простаты. Эти организации придерживаются тех же принципов финансирования, что и традиционные коммерческие венчурные фонды. Однако у них есть два существенных отличия: они нацелены на долгосрочную перспективу, и их основная задача — помочь ученым найти новый способ лечения, а не получить прибыль лет за пять.

• • •

Описанные здесь организационные формы и механизмы позволят науке стать бизнесом. Но может ли устройство биотехнологической отрасли измениться так радикально? Может, и на это есть две причины. Во-первых, многие из предложенных мной элементов уже существуют, хотя и в качестве исключения, но, если они докажут свою жизнеспособность, многие начнут перенимать передовой опыт. Во-вторых, бизнесу свойственно изменяться. Появление крупных технологических инноваций всегда сопровождалось революционными преобразованиями в структуре отраслей. Например, своим рождением современные корпорации обязаны железным дорогам и телеграфу, которые требовали огромных вложений и умения управлять сложнейшими операционными структурами. Именно тогда владельцы (акционеры) отделились от управленцев (профессионалов, которые получают заработную плату). За последние сто лет корпорации значительно эволюционировали. Во второй половине ХХ века в США венчурные фонды способствовали появлению мелких компаний, которые сыграли решающую роль в производстве полупроводников, программного обеспечения, компьютеров и средств связи.

Нам остается надеяться, что биотехнологическая отрасль будет развиваться и в конце концов создаст модель для новых научных компаний, в частности, разрабатывающих нанотехнологии. За 30 лет существования биотехнологии стало понятно, что это не просто очередная высокотехнологичная отрасль. Ее нужно организовать особым образом, чтобы учесть потребности и науки, и бизнеса. Только тогда биотехнология оправдает возлагаемые на нее надежды и совершит революцию в области разработки лекарств от неизлечимых болезней и создаст значительную экономическую прибыль.

Доход биотехнологических компаний быстро растет, но их прибыль близка к нулю. Единственное исключение — крупнейшая и самая прибыльная биотехнологическая фирма Amgen. Если учесть показатели частных компаний, то потери отрасли окажутся еще больше.

Доход и операционная прибыль до вычета потерь, связанных с обесценением активов ($ млрд, 2004 год)

График показывает, что средние издержки биотехнологических и фармацевтических компаний на разработку нового лекарства различаются незначительно.

В выборку биотехнологических фирм попали все публичные компании, которые занимались разработкой новых лекарств. В выборку фармацевтических компаний — 20 мировых фирм, лидирующих по затратам на НИОКР. В список лекарств не включены новые препараты из уже существующих групп продуктов, препараты с измененным составом и лекарства, получившие разрешение на использование в новой области. Каждая точка на графике — это совокупные затраты на НИОКР в определенном году, поделенные на общее количество лекарств, появившихся на прилавках в этот же период. Для первых и последних четырех лет сделаны поправки на время, необходимое для получения лекарства. Если биотехнологическая и фармацевтическая фирмы разрабатывали лекарство вместе, то их затраты делились поровну.

В последнее десятилетие для создания новых лекарств и поиска новых клеток-«мишеней» применялись методы геномики, комбинаторной химии, высокопроизводительного скрининга и информационных технологий. Тем не менее количество препаратов, дошедших хотя бы до стадии клинических испытаний на людях, увеличилось незначительно.

Число препаратов, дошедших до стадии клинических испытаний на людях

Источник: www.fda.gov/cder/rdmt/Cyindrec.htm