Лидеры

Одержимость: стили лидерства великих дирижеров

Итай Талгам , Лари Блум

hbr.org

Есть ли что-то общее у дирижера оркестра и лидера команды? Как управлять творческими людьми? От чего зависит уровень успеха семейной организации? Итай Талгам и Лари Блум отвечают на эти и другие вопросы в своей книге «Несведущий маэстро. Принципы управления шести великих дирижеров XX века», которая выходит в издательстве «Манн, Иванов и Фербер». Мы публикуем фрагмент из нее.

Глава пятая Крестный отец: Артуро Тосканини

Тосканини для дирижеров — как Эйнштейн для физиков: синоним самой профессии. Он родился в Парме в 1867 году и стал первой мировой звездой дирижерского дела. С возрастом его известность росла. Он работал до восьмидесяти с лишним лет, был музыкальным директором «Ла Скала», Метрополитен-опера, Нью-Йоркского филармонического оркестра и специально созданного для него симфонического оркестра NBC. Оркестр NBC сделал классическую музыку доступной для всех жителей США, которые никогда не бывали на концертах, а все благодаря радио и, позднее, телевидению. Имя Тосканини и множество историй о нем вошли в популярную культуру, а известность распространилась далеко за пределы круга интеллектуалов-ценителей. Однако он был сложным человеком, и об этом свидетельствует разница в его поведении на репетициях и выступлениях. На репетициях увертюры к «Травиате» Верди он распевал вместе со скрипками, и его грубый голос разносился по залу. Видимо, таким образом он хотел показать, что хочет, чтобы его музыканты тоже «пели», чтобы их игра обладала важнейшим качеством — sostenuto (выдержанностью)*. Он хотел, чтобы каждый миг был полон максимальной экспрессии, а дирижер и оркестр сливались в едином порыве. Но порою что-то шло не так.

Он размахивал палочкой — «быстрее», а оркестр реагировал не синхронно, не как единое целое. И Тосканини орал: «Смотрите на меня! — а потом взрывался: — Контрабасы! — во весь голос вопил он, сразу определив виновников. — Ленивые свиньи! Быстрее, быстрее! Что вы там тащитесь в хвосте! (с отвращением) О, Madonna santissima! (дрожащим от нетерпения голосом) Быстрее!»

Тосканини прославился своими истериками. Он полностью терял контроль над собой: изрыгал непристойности, кричал, обзывался, ломал и швырял все, что попадется под руку, грозился уйти (и уходил), и все из-за чистых, нескрываемых душевных мук. В потоке его ругательств самым частым было слово «vergogna!» — «позор» (он произносил его неизменно срывающимся голосом). И чей это был позор? Главным образом, его собственный. «После этого я никогда больше не смогу появиться на публике», — жаловался он после очередного разочарования. На карте стояла честь семьи: ведь Тосканини рассматривал себя как padre de famiglia — отца семейства.

Человек множества незакрытых пустот, Тосканини обладал манерой лидерства, сформированной под действием времени — эпохи великих диктаторов. При этом он был яростным борцом против фашизма и угнетения во всех формах. Музыканты уважали Тосканини и часто боялись его. А еще любили. Вероятно, потому, что он был требователен не только к ним, но и к самому себе. Малейшую оплошность он воспринимал как катастрофу, терзался и винил себя: «Я полный идиот!» Когда он кричал на музыкантов, это никогда не воспринималось как личное оскорбление. Он не пытался никого унизить, а просто злился, что люди не выкладываются на полную. «Я отдаю все!» — кричал он и ждал, что другие будут поступать так же. Нулевая терпимость к ошибкам музыкантов, от которых он ожидал безупречного исполнения,свидетельствовала о том, что он верил в их талант, и для него не существовало ничего важнее идеального результата. Когда он кричал, это был крик боли за «искореженную» музыку, которую он считал общей ответственностью.

Но Тосканини не всегда был несдержанным: буйный на репетициях, на концертах он вел себя гораздо более собранно. Мы видим две стороны Тосканини. Во время концерта его лицо выражает чрезвычайное напряжение: он бдительно следит за каждым шагом музыкантов. Он доверяет им, но все же обеспокоен — как отец, следящий за тем, как его дети выполняют сложное и в каком-то смысле даже опасное задание.

Когда у детей все получается, мы видим его гордость. У него напрочь отсутствует супер-эго тирана, желающего наказать того, кто допустил оплошность (это скорее свойственно авторитарным типам вроде Мути). Именно поэтому отеческая несдержанность Тосканини стала темой для анекдотов, а не поводом для судебных исков и обвинений в психологическом насилии. (Был лишь один такой случай: Тосканини в гневе сломал дирижерскую палочку и швырнул обломки в оркестр, попав одному из музыкантов в голову. Тот подал в суд, но итальянский суд оправдал дирижера, признав его поступок проявлением «священной ярости».)

Тосканини, в некотором роде, вырос в оркестре: он был виолончелистом в оркестре гастролирующей оперной труппы. В какой-то момент коллеги в отчаянии попросили его заменить некомпетентного дирижера. Он спас их заработок и южноамериканское турне. Рассматривая сложившиеся в дальнейшем отношения Тосканини с оркестром, основанные, как мне кажется, на семейной модели, нужно понимать, что он попал в музыкальный мир совсем юным (ему было девятнадцать), пережил все невзгоды жизни в «трудной» семье и вынужден был взять на себя роль отца. С тех самых пор подвести семью для него стало сродни преступлению, и он делал все возможное и даже больше, чтобы этого не допустить, требуя от остальных той же отдачи.

Отцовская, заботливая манера руководства создает в компании атмосферу доверия, сплоченности и безопасности. Тосканини был строг, но справедлив. На репетициях он добивался полной дисциплины, но его требования никогда не были простой прихотью. Он ждал от музыкантов безраздельного внимания и концентрации и не терпел, когда рабочему процессу что-то мешало. В ответ он с глубоким уважением относился к чужим стараниям, никогда не опаздывал — всегда приходил за пятнадцать минут до начала репетиции или выступления — и не требовал для себя привилегий.

Желание хорошо работать «для отца» — сильнейший мотиватор, вдохновляющий людей на исключительные свершения.

Вот трогательное воспоминание о Тосканини:

Тосканини, как кнутом, ударяет палочкой, и репетиция симфонического оркестра NBC внезапно прерывается… Музыканты смотрят в ноты, их головы опущены — все в ожидании

взрыва. «Сыграйте еще раз», — велит маэстро Уильяму Беллу, только что завершившему соло тубы-баса. На лице Белла — удивление и испуг. Тосканини это замечает.

«Нет, нет, нет, — произносит он с мальчишеской улыбкой. — Все в порядке. Сыграйте еще раз, прошу — сыграйте для меня. Это было прекрасно. В первый раз слышу этот отрывок, сыгранный в таком чудесном тоне».

Как прекрасно! Но что случается, когда личность отца и личности остальных членов семьи становятся настолько неразрывными, что отцовские проблемы и недостатки препятствуют развитию остальных или нарушают их права? Вот еще одна история, говорящая о том, насколько смазаны были границы между самим Тосканини, его настоящей и музыкальной семьей. Однажды Тосканини вернулся домой после провального, по его мнению, выступления в опере, сильно недовольный собой. Родные ждали его к ужину. Увидев накрытый стол, Тосканини взорвался: «Что?! После такого выступления?! О нет, вы не посмеете. Моя семья не смеет ужинать после такого отвратительного концерта!» Всей семье пришлось поддержать самобичевание Тосканини и отправиться спать голодными.

В большинстве семей в обеспечении сплоченности группы и допустимых моделей поведения определенную роль играют стыд и вина. В традиционных обществах эти эмоции лежат в основе послушания, а источники авторитета стары как мир и вечны: духи предков, традиции и даже «голос свыше».

Подозреваю, что и Тосканини не шутил, восклицая: «Бог говорит мне, как это должно звучать, а вы мешаете!»