Жертвенность с
позиции силы

Женщина может участвовать в политической и деловой жизни, занимать руководящие посты и быть успешным менеджером. Сегодня этого и доказывать никому не нужно. Но вот еще один аспект, еще одно последствие эмансипации — изменилась роль женщины в качестве жены видного бизнесмена, политика, главы государства. Первая леди сегодня — не звание, а должность. Она не просто имиджевый атрибут первого лица. Участие Хиллари Клинтон в нынешней президентской компании в США еще раз доказывает, что первая леди вправе претендовать не на вспомогательную, а на первую роль. Можно ли это считать приметой нашего времени? Наверное, да.

Битвы за эмансипацию — совсем недавнее прошлое, еще не вполне потерявшее актуальность. Книга ав­стрийца Фридриха Вайсенштайнера «Жены гениев» — тому подтверждение. Это шесть очерков о женщинах: Констанце Моцарт, Кристиане Гёте-Вульпиус, Козиме Вагнер, Милеве Эйнштейн, Альме Малер-Верфель, Кате Манн. «Они вышли из разной социальной среды, — пишет Вайсенштайнер, — и отличались друг от друга интеллектом, уровнем образования, характером, темпераментом, эмоциональным складом, мировоззрением. Но все они, кто менее, кто более долгое время, были замужем за людьми, которые благодаря своему творческому вкладу в ту область, где работали — в музыку, литературу, естественные науки, — обрели бессмертие. Каждая из этих женщин, в сущности, отказалась от собственной жизни, отодвинула на задний план личные желания и потребности, видя смысл своего бытия в том, чтобы служить делу, которому посвятил себя ее муж».

Иначе говоря, жертвенность — вот общее начало этих женщин. Что же касается служения делу, то здесь их роль весьма различна. Никак не участвовали в творческой жизни мужей, например, Констанца Моцарт, Кристиана Гёте-Вульпиус. Но если первая испытала хотя бы простое семейное счастье и любовь, то вторая была лишена всего этого. Гёте вел себя холодно и отчужденно. Семейные заботы его пугали, в свою творческую и свет­скую жизнь он Кристиану не допускал. Когда жена была уже смертельно больна, Гёте ни разу не зашел в ее комнату, не сказал ни слова утешения. И даже не присутствовал на ее похоронах.

Сколь ни велика была роль Козимы Вагнер (дочери Ференца Листа) или Милевы Эйнштейн в судьбах их великих мужей, они всегда находились в тени, на втором плане.

Двадцатый век дал примеры другого содружества и супружества: Дмитрий Мережковский и Зинаида Гиппиус, Жан-Поль Сартр и Симона де Бовуар, Михаил Ларионов и Наталья Гончарова. Или еще пример — Джон Кеннеди и Джеки (Жаклин) Кеннеди.

Книга французской писательницы Катрин Панколь «За глянцевым фасадом: Джеки Кеннеди, 1929—1994» — это не просто биография жены американского президента, а настоящая ее апология. Здесь уже ни о какой второстепенной роли и речи не может идти. Катрин Панколь убеждает: успех Джона Кеннеди — во многом заслуга его жены. Более того, Джон Кеннеди, по существу, — творение Джеки.

Разумеется, о жертвенности, о забвении своих интересов ради карьеры мужа здесь тоже говорится. Но это жертвенность «с позиции силы». Силе характера и незаурядности Джеки Кеннеди (урожденной Бувье) посвящено все повествование.

Она необыкновенна чуть ли не с самого рождения. В два года Жаклин Бувье становится героиней свет­ской хроники: побывав на праздновании ее дня рождения, журналист East Hampton Star отмечает: «Гостей принимала очаровательная маленькая хозяйка».

Триумфальными были и юные годы. Первый бал, титул «дебютантки года», учеба в Вассар-колледже, самом прес­тиж­ном на всем Восточном побережье. В 1948-м Джеки ­отправляется в Европу, Сорбонну (колледж предоставляет ей возможность пройти второй курс в одном из зарубежных университетов), проводит год во Франции — много читает, ходит по музеям и очаровывает мужчин в парижских кафе.

Возвратившись в Америку, она, опередив 1225 других претендентов, выигрывает творческий конкурс, объявленный журналом Vogue. Награда — стажировка в Париже. Джеки отказывается от этой работы и жалеет об этом всю жизнь. Пока еще это жертва во имя семейных условностей «американского аристократизма», но автор сокрушается о ее решении. Вся книга призвана доказать: нельзя изменять себе, нельзя жить жертвенностью.

Ее характер, ум, воспитание резко контрастируют с жизненным укладом семьи Кеннеди. «На них да­же смотреть утомительно; они ведут себя как гориллы, вырвавшиеся из клетки», — пишет Джеки в одном из писем. Впрочем, и сам Джон Кеннеди в изображении Панколь — неотесанный дикарь. Кумир будущего президента — французский король Франциск I, который любил жизнь, женщин и войну. «При этом он умел указывать женщинам на их место и, за исключением матери и сестры, ни одной из них не было дозволено играть важную роль, разве что в самом конце его жизни. Жадный до славы, привыкший утолять все свои желания, преисполненный жизненной силы и физической мощи, он был гордостью своей эпохи и ее любимым героем в его жизни» — так писал о короле 19-летний Джон Кеннеди.

Он и сам далеко не бездарь и притом сноб — ценит хороший вкус, терпеть не может тех, кто пренебрегает своей наружностью или ведет себя слишком развязно. В юности он хотел быть сильным, волевым, отважным, поэтому в 1943-м поступил на военную службу. С войны возвращается героем: японский миноносец подбивает его катер, будущий президент, несмотря на тяжелое ранение, спасается сам и спасает товарищей.

Кеннеди необуздан в своих желаниях. Женщина для него — объект завоевания, источник наслаждения. И только. «Джон со смехом признается, что гораздо больше ценит в женщине красивую грудь, чем мозги. Когда его просят рассказать об одном из его романов, рассказ получается короткий: трах-бах-бум — пока, мэм!» Семейная жизнь не изменила его. Он не собирался быть верным супругом. Его бесконечные интрижки продолжались, переходя в откровенную разнузданность. «Перед знаменитыми теледебатами с Никсоном Джон Кеннеди сильно нервничает. “Найдите мне женщину”, — просит он помощников.

И ему спешно устраивают короткое свидание в стенном шкафу. Через четверть часа он вылезает оттуда, улыбаясь до ушей, и вскоре предстает перед телекамерами — рядом с зажатым Никсоном он выглядит на редкость раскованно… Он приударяет за красотками у всех на виду, заявляется в отели, где живут его любовницы, записывает телефоны и имена куртизанок, которых рекомендуют ему друзья, звонит этим дамам и приглашает их к себе — назначает свидания прямо в Белом доме».

Впрочем, поведение Кеннеди раздражает не всех. «По-моему, президент, который трахает женщин, лучше, чем президент, который трахает свою страну», — сказала о нем Ширли Маклейн, за которой Кеннеди тоже пытался приударить.

Джеки приходится смириться с тем, что муж оставляет ее беременную на последнем месяце и отправляется путешествовать на яхте в обществе старлеток. Любвеобильность Кеннеди — это ее повседневность. Показывая Белый дом одному из гостей, она открывает дверь кабинета, где находятся две молодые женщины, и небрежно роняет: «Это любовницы моего мужа». Она строит свой образ вопреки репутации супруга и одновременно создает миф о нем. «Поступившись своими взглядами и вкусами, она предстала в облике идеальной жены и сумела внушить людям, что ее муж — человек необыкновенный. Причем последнее — исключительно ее заслуга. Ибо сам Джон Кеннеди нимало не заботится о своем имидже». Именно поэтому столь велика ее роль в формировании Кеннеди как политика. Катрин Панколь пытается внушить читателю, что, по существу, это Джеки сделала Джона Кеннеди президентом США.

«Когда Джон привозит ее с собой на митинг, народу набирается вдвое больше. Джон понимает, что жена ­стала его козырной картой. Вместе они пара, на которую толпа не может налюбоваться. Людям нравится смотреть на принцессу, потому что они отождествляют себя с ней. Когда она выходила к народу, все глаза загорались восторженным блеском. Они давно хотели видеть на вершине власти символ аристократизма».

Но по-настоящему Джеки поймет, что стала объектом преклонения масс, в 1961 году, во время визита супругов во Францию. Французы приветствуют скорее ее, нежели американского президента, так что Джон вынужден шутить: «Я сопровождаю свою жену Джеки Кеннеди». Ее знание француз­ской литературы (и ее безукоризненный французский), умение говорить и слушать, обаяние и красота пленили генерала де Голля, который, кстати, был не в восторге от Джона Кеннеди. Хрущев, переговоры с которым для американского президента были отнюдь не легкими, также был очарован Джеки. Он пообещал прислать ей Пушинку — дочку собаки, побывавшей в космосе. И сдержал свое обещание.

Это уже не просто успех, а политический успех. Джон Кеннеди начинает другими глазами смотреть на свою жену, то есть замечает не только грудь, но и ум. «Президент Кеннеди, — цитирует Панколь Артура Шлезингера, — в политике больше доверял мнению жены, чем принято думать. А у нее бывали очень здравые суждения, когда речь шла о социальных вопросах». «Она высказывалась, — пишет Панколь, — за нормализацию отношений между Соединенными Штатами и Советским Союзом. Так, в 1963 году многие советники президента возражали против предложения продать СССР 150 миллионов бушелей пшеницы. Будучи тонким психологом, обладая безошибочным чутьем, позволявшим легко разгадывать закулисные махинации, она знала, на кого ей надавить и когда остановиться. Продажа пшеницы состоялась за полтора месяца до убийства президента».

По версии Панколь, Джеки по существу сотворила и миф о Кеннеди. Поэтому она входила в мельчайшие детали организации похорон президента, делала все, чтобы заставить людей поверить: ее муж был великим политическим деятелем и необыкновенным человеком. «Джеки выказывает такой выдающийся актерский талант, что в конце концов сама начинает верить в свои измышления. В образе Джона нет ни единого темного штриха, а их совместная жизнь представляется исключительно в розовом цвете. О том, как все обстояло на самом деле, она и слышать не хочет. Она даже возражает против каких-то действий официального следствия, расследующего убийство, боясь, что при этом всплывут наружу его супружеские измены». Неудивительно, что она сама стала объектом преклонения. «После смерти Джона она превратилась даже не в символ — в икону, мадонну в трауре, перед которой преклоняет колена весь мир. У ее дверей стоят автобусы с туристами, желающими хоть мельком на нее взглянуть, на тротуаре с утра до вечера топчутся зеваки: ­когда Джеки выходит на улицу, они пятятся назад, словно им явилась святая».

Это и есть ее триумф. Однако это победа, как будто бы вновь утверждающая жертвенность, отказ от самой себя. Джеки не хотела доживать свой век «иконой». До конца сыграв роль жены президента, она опять заявила о своей самостоятельности. И следующий ее шаг на пути отстаивания своего «я» и права на частную жизнь вызвал всеобщее возмущение. Джеки согласилась стать женой Аристотеля Онассиса. К его деньгам Джеки относилась с аристократической беспечностью, тратя их направо и налево. Состояние мужа давало ей самостоятельность. А после смерти Онассиса она занялась редакторской работой в издательстве Viking Press.

По версии Катрин Панколь, это и стало настоящим возвращением к самой себе, к подлинной независимости, которую так трудно сохранить в замужестве.

На первый взгляд это всего лишь история одной женщины, увиденная глазами другой. Но вскоре ­по­нимаешь, что образ жены, подставляющей ­плечо мужу в трудных испытаниях, про­­­ч­но утвердился в модели мира западной публичной политики. Вспомним, как действовала Хиллари Клинтон, когда ее муж оказался в центре сексуального скандала. А совсем недавно в нарушении морали был уличен губернатор штата Нью-Йорк Элиот Спитцер. И опять CNN показало знакомую картинку: муж публично кается в грехах, а стоящая рядом жена олицетворяет­ собой прощение. Все это, впрочем, предсказал современный британ­ский классик Иэн Макьюэн. Один из героев его романа «Амстердам», редактор консервативной газеты, публикует на первой полосе снимок всесильного, но одиозного министра иностранных дел, на котором тот запечатлен в игривом женском наряде. Казалось бы, громкая отставка неизбежна, но на телеэкране появляется жена министра, известный детский хирург, всем все объясняет­ и все улаживает. В итоге министр на коне, а редактор раздавлен.

Жена — спасительница, жена — двигатель карьерного роста, жена — ценнейший актив… Это атрибуты западной ментальности или всечеловеческой? Думается, российскому сознанию труднее признать такое публично, ведь редкий руководитель не скажет в интервью, что всего добился сам. Выражают благодарность высокому покровителю, наставнику, научному руководителю, российскому народу, но очень редко — спутнице жизни. Значит ли это, что жены российских лидеров меньше причаст­ны к успехам мужей? И да, и нет — зависит от сферы деятельности. Но очевидно, что в российском общест­венном соз­нании лидер — одинокий­ образ, а в ­западном — парный. Нам привычнее ракурс, где нет ни намека на частную жизнь вождя, — наследие советского прошлого. Вряд ли этот стереотип будет преодолен в ближайшее время, но без этого трудно стать своим среди представителей других европейских народов. Снять табу на «говорящую жену» попытался Горбачев, но общество отвергло нововведение. Раису Максимовну полюбили лишь после смерти, но в советскую эпоху и этого быть не могло. А вот за Андрея Сахарова говорила и продолжает говорить Елена Боннэр, даром что она не академик и не создатель водородной бомбы. Вот примеры из бизнеса: фонд Билла и Мелинды Гейтс, спонсирующий программы здравоохранения и образования в бедных странах, фонд Джона и Кэтрин Макартуров, финансирующий «гениев». А на отечественной почве — фонд «Екатерина», названный именем жены бизнесмена, разбогатевшего на строительном бизнесе. «Екатерина» приобретает и показывает публике картины великих художников.

В таких проектах жена становится лицом капитала, готового пролиться дождем ради благих всходов. И, наверное, в этом есть смысл.