«Современное общество не ожидает ответственной архитектуры»

Анна Натитник

Фото: Роман Мокров

Архитектор, художник Евгений Асс не только руководит собственным проектным бюро и работает над частными и государственными заказами, но и растит новое поколение архитекторов. Проработав почти четверть века в ведущем архитектурном вузе страны, в 2012 году Асс основал собственный институт — Архитектурную школу МАРШ, обучение в которой строится на качественно новых принципах.

Вы происходите из семьи, в которой всегда были архитекторы. Значит ли это, что ваш путь был предопределен?

Мир архитектора сопряжен с заманчивыми атрибутами и аксессуарами, которые влияют на детскую душу. Когда вырастаешь среди рейсфедеров, циркулей, транспортиров, угольников, каких-то волшебных карандашей, рулонов и чертежей, то этот мир кажется таким волнующим и завораживающим, что любой другой уже не привлекает. К тому же, живя по соседству с мастерской академика Льва Владимировича Руднева, в которой работал папа, я проводил там много времени и видел, как рождается архитектура, как делаются макеты, лепятся интересные башенки. Все это соблазняло меня. Так что, наверное, это, действительно, предопределение.

Почему вы ушли из МАРХИ и основали свою архитектурную школу?

Я пришел в МАРХИ, когда все в стране жило идеей перестройки — в том числе Московский архитектурный институт. Ректор пригласил меня принять участие в перестроечном эксперименте: вместе с профессором Валентином Ранневым мы разработали программу экспериментальной учебной мастерской. Эта мастерская была задумана как автономная структура внутри института — с определенными правами, возможностями и льготами. Первые десять лет все шло хорошо.

Понятно, однако, что такой большой коллектив не может существовать без внутренних разногласий. Институт похож на театр — там примерно те же интриги, драмы. Кому достанется та или иная роль? Что делать со стариками, которые все еще хотят играть Ромео? Изменения, происходящие в таких институциях, точно отражают события в стране и царящую в ней атмосферу. Когда стала сворачиваться перестройка, у начальства сменились ориентиры и все процессы пошли иначе. С начала 2000-х жизнь нашей мастерской стала чрезвычайно сложной. Нас пытались вернуть в русло основной программы, мы стали терять идентичность. Эксперимент, который начался в МАРХИ на переломе 1988—1989 годов, свернулся. Оставаться у разбитого корыта и возвращаться к тем программам, которые существовали и без меня, не хотелось. Поэтому с МАРХИ я закончил.

Всерьез задумываться о создании альтернативной школы я начал в 2005—2006 годах. Но понадобилось много лет, чтобы сформулировать, чего я хочу, и дождаться стечения обстоятельств, чтобы воплотить все это в жизнь. Школу МАРШ мы открыли в 2012-ом.

Чем отличается ваша школа от МАРХИ: в чем ее, как вы говорите, идентичность?

МАРХИ очень хорошая давно сложившаяся школа. Однако история советской архитектуры оставила на ней, с одной стороны, блестящий, а с другой — тяжелый след. Школа на определенном этапе остановилась в развитии. Для любого творческого вуза это очень опасно. Так что мне захотелось изменить устоявшиеся там программы, методические и идеологические принципы.

Я считал, что нужно заострить и актуализировать проблематику образования, сделать его более гибким. Традиционное образование построено на изучении предметов, отдельных дисциплин: если ты их выучил, ты молодец. Современное образование, не только высшее, но и среднее, начальное, все больше склоняется к проблемному типу: изучаются не предметы, а крупные темы, проблемы, и вокруг них строится учебный план. Например, в этом году мы со студентами работали над темой «Переосмысление гравитации». В рамках этого «переосмысления» мы должны были обратиться к физике, астрономии, биологии, истории архитектуры, материаловедению и т. д. Комплекс исследований, который мы проводили, оказался гораздо более емким, чем если бы мы изучали отдельные предметы. Постижение дисциплин в применении к конкретному проекту становится более внятным, понятным и интересным для студента. Школа МАРШ отличается от МАРХИ тем, что, если там студент в течение курса изучает, скажем, 45 дисциплин и сдает по каждой из них зачет, а то и экзамен, то у нас есть четыре крупных проблемных модуля. Это принципиально иная методика обучения.

Ну, и, конечно, у нас другая среда и атмосфера. Все отечественные вузы построены на бюрократии и наследуют от Советского Союза принципы подчиненности, строгой иерархичности. Мы хотели это разрушить и создать демократичную, свободную образовательную среду, в которой преподаватели и студенты существуют на равных. То есть преподаватель — это не офицер, а студент — не рядовой. Это коллеги, которые взаимодействуют в процессе совместного творчества. И мне кажется, нам это удалось. У нас живая энергичная среда. Учиться у нас весело.

Почему вам это кажется важным?

Потому что жизнь в такой атмосфере приятнее. И все процессы, которые проходят в образовании, не кажутся уже столь болезненными. Я с ужасом вспоминаю свои сессии: каждый раз я шел на экзамен, как на суд, — с ощущением тревоги, с ожиданиям беды. И хотя в студенческой мифологии все это окрашено романтическим флером, на самом деле это настоящее мучение. Мне казалось важным избавиться от адского трепета и страха.

Что для вас преподавание?

Преподавание — это проверка самого себя. Чтобы что-то передать ученикам, нужно это переосмыслить, прокрутить внутри себя и зафиксировать. Студент — в некотором смысле зеркало: глядя на него, видишь нечто в себе.

В то же время я убежден, что процесс обучения творчеству — это чудо: строгих правил, освоение которых позволяет научиться создавать искусство, не существует. Выращивание архитекторов происходит иным образом, а именно — чудесным.

Что, помимо профессиональных навыков, должен давать студентам архитектурный вуз?

Что такое профессиональные навыки? Я не могу точно ответить на этот вопрос. Если имеются в виду технические навыки, то они нехитрые. Чтобы научиться чертить, большого ума не надо. Среди тех, кто оканчивает архитектурный вуз, есть люди исключительно способные к творчеству и порождению ценностей, а есть те, кто все правильно делает, но никогда ничего путного не сделает.

Архитектура — специфическая дисциплина. Нет людей, от рождения способных к архитектуре. Есть дети, которые с детства хорошо рисуют, у кого-то идеальный слух, кто-то способен к математике или прекрасно играет в шахматы. Все это хорошо видно. А что такое способность к архитектуре, сформулировать невозможно.

Это, кстати, одна из причин моих разногласий с МАРХИ. Там, чтобы понять, готов ли человек получить профессию архитектора, проверяют, умеет ли он рисовать гипсовые головы. Но о способности к архитектуре это не говорит. Другое дело способность к воображению. Ведь чем занимается архитектор? Он замышляет пространственную материальную конструкцию, которой не существует. Он в голове рождает некий образ, который постепенно во что-то оформляется. Проверить, есть ли у человека эта способность, очень сложно. Ее надо выращивать. Умение порождать ценные пространственные конструкции и образы, если нам удается его привить, и есть тот навык, с которым мы студента выпускаем в мир.