«Эпоха великих музыкальных открытий закончилась»

Андрей Макаревич основал группу «Машина времени» 49 лет назад. За это время многое менялось: музыкант снимался в кино, вел телепередачи, писал музыку к фильмам, публиковал книги, открывал магазины и клубы, участвовал в художественных выставках. Но многое осталось неизменным — в том числе увлечение джазом.

Изменились ли ваши слушатели за то время, что вы занимаетесь музыкой?

Я никогда не изучал своих слушателей. Если бы я этим занялся, то, наверное, поймал бы себя на том, что рихтую то, что делаю, специально под какую-то категорию слушателей. Это неинтересно и даже унизительно.

У меня всегда было много слушателей, иногда неожиданно много: в молодые годы, когда нас никто не знал, это удивляло и радовало. И сейчас очень приятно.

То есть вы, когда пишете песни, не ориентируетесь на слушателей?

Ни в коем случае.

А ответственность перед ними ощущаете?

Ответственность заключается в том, чтобы не предлагать им плохой товар. Если я сам себе ОТК и считаю, что выпускаю товар исключительно качественный, то все остальное — проблемы слушателей.

На что вы ориентируетесь, если не на слушателей?

На собственный вкус. Я знаю, по каким законам пишутся песни, знаю, какие законы можно нарушать для достижения результата, а какие нет. По этим же законам я оцениваю то, что получилось. Я могу видеть недостатки там, где вы их не увидите. Но я не выпущу песню в свет, пока не доведу ее до состояния, которое меня устраивает.

Значит, во многом это ремесленничество?

За одним исключением: идея возникает сама по себе. Можно выстругать форму — а идею нет. Идея сама решает, приходить ей или нет, и если приходить, то когда.

Что происходит после того, как вас посещает идея?

Я сажусь и работаю. Песню я пишу от 15 минут до двух лет.

Вы два года возвращаетесь к одной песне?

Я от нее не ухожу — она в голове сама по себе крутится, иногда даже ночью, и остановить ее невозможно. Если одно слово найдено неверно, я не успокоюсь, пока его не исправлю.

Как изменились вы сами за годы существования «Машины времени»?

Стал старше на 49 лет. Со всеми исходящими отсюда последствиями.

Дает ли вам возраст какие-нибудь преимущества — например, мудрость?

Нет. Мудрость тут ни при чем. Мудростью можно прикрываться. Я бы с удовольствием променял эту мудрость на физическое состояние 20-летнего юноши.

Изменилось ли отношение к музыке, к рок-н-роллу за эти годы?

Отношение к рок-н-роллу стало в меньшей степени религиозным. Нам очень повезло: мы росли в эпоху великих открытий, великого формирования этого жанра. Становление происходило на наших глазах, мы все это впитывали, на всем учились, хотели мы того или нет. Мы накопили массу информации и сейчас можем брать ее «с полки» и использовать по назначению.

Как вы относитесь к тому, что происходит в музыке сегодня?

Спокойно — не потому, что раньше было хорошо, а сейчас плохо (не хочу никого обижать), а потому, что мне она неинтересна. Полочки, созданные у меня внутри для информации, заполнены. Если бы появилось что-то, что потрясло бы меня так же, как, скажем, «Kinks», когда мне был 21 год, я бы освободил полочку и положил туда это. Но такого не происходит. Музыки подобного уровня не появляется нигде в мире.

Почему?

Все имеет смысл кончаться, как сказал один мудрый грузин. Эпоха закончилась, мягко сошла на нет, перешла в хорошо управляемую коммерцию.

Значит, поэт сегодня — не больше, чем поэт?

В изуродованном обществе кто угодно может на время стать больше, чем он есть. Если тебя всю жизнь кормили керосином, а потом налили чашку кефира, ты будешь самым счастливым человеком на свете. И кефир будет вкуснее коньяка Camus.

Никакой миссии у поэта нет. Это чушь собачья. Его задача — не врать себе, не делать себе послаблений, не опускать собственную планку независимо от того, что об этом думают остальные. Вот и все.

Вы перешли к джазовым проектам, потому что вам стало тесно в рок-музыке?

Я очень люблю джаз, но у меня не было возможности серьезно им заняться. В отличие от рок-н-ролла, это гораздо более честная история. Она не требует блестящих узких брюк, набриолиненных волос и, главное, молодого возраста. Рок-н-ролл имеет возраст — джаз нет. В джазе есть гамбургский счет. В отличие от рок-н-ролла, это необыкновенно свободная музыка. Импровизация, общение с музыкантами на музыкальном языке — то, чего в рок-н-ролле нет, — это безумно интересно. Это бездонное пространство.

Почему раньше у вас не было возможности заниматься джазом?

Рок-н-ролл занимал все мое время. Я был религиозным фанатом этого жанра. Кроме того, я считал: даже если очень захочу играть джаз, не смогу – это слишком сложно. Но в конце концов мой товарищ, замечательный джазовый пианист Женя Борец, с которым я играю с тех пор, убедил меня в обратном. Ему пришлось непросто, я очень долго сопротивлялся, убегал, закрывал дверь.

В рок-н-ролле вы в какой-то степени разочаровались?

Нет, я его очень люблю. Просто он мне понятен, известен. Неинтересно одну и ту же книжку перечитывать пятый раз.

Помимо музыки, вы еще и рисуете — пишете картины, занимаетесь графикой. Это способы самовыражения, которые дополняют друг друга?

Я не знаю. Это моя профессия, меня этому научили, я это люблю. Я понимаю, что в состоянии выразить себя, сделать то, что и как я считаю нужным. И у меня есть такая возможность — почему же я должен этим бросаться?

Я сегодня полдня разбирал шелкографический тираж в мастерской. Я должен был страшно устать – но благодаря тому, что у меня все получилось так, как я хотел, и даже лучше, я, наоборот, чувствую себя заново родившимся и полным сил.

Как вам, творческому человеку, удается заниматься еще и бизнесом — например, управлять собственным джаз-клубом?

Какой бизнес? Клуб — это не бизнес, он существует еле-еле по нулям. Но зато он получился таким, каким я хотел его видеть. Это место, где мы играем, общаемся, импровизируем. Куда приходит очень хорошая аудитория, которая нас поддерживает, которая любит такую музыку. Сейчас в клуб уже приезжают иностранные музыканты, хотя финансово устраивать такие концерты в зале, где сидит 40 человек, очень сложно. Ведь я еще требую, чтобы у нас были демократичные цены. Так что ни одной копейки я на клубе не заработал — а вложил довольно много.

По нулям — тоже неплохо. Для этого требуется талант.

Да, это гораздо лучше, чем в минус. Несколько моих сотрудников с утра до ночи пашут, чтобы не уронить эту планку. Слава богу, к нам стали ходить люди. Первый год был очень тяжелым: не все знали, что такое место появилось, трудно было зазвать слушателей. В Москве гигантская конкуренция — больше, чем во многих городах мира, и она только растет: у нас буквально заведение на заведении. И все-таки мы своего добились.

Клуб на 40 человек — это особая концепция?

Джаз нельзя играть на стадионе — это камерная музыка. Люди должны сочувствовать и ритмически ей сопереживать. Для этого очень важно сидеть недалеко от музыкантов и ощущать волны, которые идут от них. У нас играют практически без электричества – живой рояль, живой контрабас, живые духовые. Так и должно быть. Я был в Гарлеме в клубах, где сидят 15—20 человек, — они тоже как-то пробиваются, хоть и с большим трудом. Просто там ужасная еда или ее нет совсем, а мы стараемся, чтобы у нас было вкусно.

Вы ощущаете в России интерес к джазовой музыке?

Еще какой.

Вы могли бы жить и работать за рубежом?

Мог бы. Не знаю, правда, насколько мне было бы комфортно и как бы я себя чувствовал — хуже или лучше, чем здесь. Но пока я такой потребности не испытываю, хотя возможности есть. Если возникнет идея международного проекта, я поеду и займусь им.

Сейчас, слава богу, — стучу по дереву — мы еще можем ездить куда угодно и возвращаться. Раньше люди уезжали на всю жизнь как на другую планету. Так бы я не рискнул: меня многое держит здесь. Я не могу надолго оставить свой клуб — это мое детище. Скоро 50 лет «Машине времени» — надо готовиться, составлять план тура, придумывать, как сделать концерты необычными. В декабре у меня будет выставка, и я заканчиваю работы, сижу по локоть в краске. У меня очень много дел.

Где вы берете на все это силы?

Откуда я знаю? Берутся, и слава богу. Если каждое из этих дел — любимое, силы найдутся. Если делать то, что не нравится, сдуешься тут же.

Есть ли у вас занятие, которое вы бы назвали отдыхом в чистом виде?

Подводное плавание, подводная охота. Когда мы ездим на гастроли, я часто беру с собой «снарягу»: рано утром ныряю, вечером играю концерты.