Несекретные секреты

23 ОКТЯБРЯ 2006 ГОДА, зал федерального суда в Хьюстоне, штат Техас. На скамье подсудимых — Джеффри Скиллинг в синем костюме и при галстуке. Скиллингу пятьдесят два, но выглядит он старше. Рядом с ним восемь его адвокатов. На улице караван машин телевидения.

— Мы собрались здесь сегодня, — начинает судья Саймон Лейк, — для зачтения обвинительного приговора по «делу Джеффри Скиллинга», преступника номер Н-04-25. — Он обращается к подсудимому: — Сейчас, мистер Скиллинг, вы можете сделать заявление или представить какую-либо информацию в свою пользу.

Скиллинг встал. Пять лет назад Enron, компания, которая его стараниями превратилась в энергетического гиганта, обанкротилась. В мае суд присяжных признал его виновным в мошенничестве. По соглашению об урегулировании почти все его имущество было продано для возмещения ущерба бывшим акционерам.

Скиллинг говорит сбивчиво, умолкая на середине фраз:

— Что касается раскаяния, ваша честь, то я не представляю, в чем мне еще раскаиваться.

У него «умерли друзья, это были хорошие люди». Он не виновен — «не виновен ни по одному из пунктов обвинения». Он говорит минуты две-три, потом садится.

Судья Лейк вызывает Энн Беливо — она восемнадцать лет проработала в налоговом отделе Enron старшим помощником по административным вопросам. Энн была одной из девяти человек, которые пожелали выступить на заключительном слушании.

— Что бы вы сказали, если бы вам пришлось жить на тысячу шестьсот долларов в месяц? — обратилась она к Скиллингу (в результате банкротства Enron у нее пропали все пенсионные накопления). — А мне вот придется. И всему виной, мистер Скиллинг, жадность, только жадность. Вам должно быть стыдно.

Следующий свидетель заявил, что Скиллинг развалил хорошую компанию; третий — что Enron сгубило неумелое руководство; еще один прямо упрекал Скиллинга.

— Мистер Скиллинг оказался обманщиком, вором и пьяницей, — поведала суду Дон Пауэрс Мартин, проработавшая в компании двадцать два года. — Мистер Скиллинг лишил меня и мою дочь надежд на безбедную старость. Но ничего, скоро он получит по полной — лишится права быть свободным человеком. — Она повернулась к Скиллингу и сказала: — У вас на обед шатобриан и шампанское, а мы с дочерью вырезаем купоны на продукты и живем впроголодь.

И дальше в том же духе.

Судья просит Скиллинга встать.

— Установлено, что обвиняемый постоянно вводил в заблуждение инвесторов, в том числе служащих Enron, относительно различных аспектов деятельности компании, — говорит он.

Жесткий тон соответствует приговору Скиллингу предстоит отсидеть в тюрьме двести девяносто два месяца — двадцать четыре года. Человек, возглавлявший, по словам Fortune, одну из самых «достойных восхищения» компаний мира, получил один из самых суровых приговоров, который когда-либо выпадал на долю руководителя столь высокого уровня. Он выйдет из тюрьмы стариком — если вообще выйдет.

— У меня лишь одна просьба, ваша честь, — обращается к судье адвокат Скиллинга Дэниел Петрочелли. — Если бы мой подзащитный получил на десять месяцев меньше, что отнюдь не противоречит цели приговора, — и предположим, ему вычтут пятнадцать процентов за хорошее поведение, — то по правилам Федерального бюро тюрем он будет иметь право на менее строгий режим. Всего на десять месяцев меньше…

Адвокат просит смягчить приговор. Скиллинг не был ни убийцей, ни насильником. Он был столпом хьюстонского сообщества. Небольшая поправка в приговоре избавила бы его от участи провести остаток жизни среди закоренелых преступников. — Нет, — отвечает судья Лейк.

Грегори Тревертон, в прошлом вице-президент Национального совета по разведке, как-то замечательно объяснил, чем секреты отличаются от тайн. Где скрывается Осама Бен Ладен — секрет. Мы не можем его поймать потому, что у нас мало информации. Ключ к разгадке мы, скорее всего, получим от кого-то, близкого к Бен Ладену, а покуда такого источника нет, Бен Ладен будет на свободе.

А вот будущее Ирака после свержения Саддама Хусейна — тайна за семью печатями. Однозначного прогноза никто не может дать. Тайны предполагают догадки и неопределенность, и сложность их не в том, что информации не хватает, а в том, что ее слишком много. Что будет происходить в Ираке после американского вторжения — свое мнение по этому поводу было и у ЦРУ, и у Пентагона, и у Госдепартамента, и у Колина Пауэлла, и у Дика Чейни, а заодно у каждого политолога и пишущего о политике журналиста. И если уж на то пошло, у каждого багдадского таксиста тоже.

Разница между секретом и тайной очевидна. Если, скажем, обстоятельства воздушной атаки 11 сентября — цели террористов и их методы — вы считаете секретом, то, по логике, в ответ надо усиливать разведку, расширять агентурную сеть и собирать все новые и новые данные об Аль-Каеде. Если же 11 сентября вы воспринимаете как тайну, подумайте, не будет ли хуже, если информации прибавится. Вам понадобятся более сильные аналитики в разведке, более вдумчивые, проницательные люди, готовые подвергнуть сомнению все и вся, способные по-новому посмотреть на то, что мы уже знаем об Аль-Каеде. Возможно, вы решите, что сотрудников Антитеррористического центра ЦРУ надо бы пару раз в месяц отправлять играть в гольф с коллегами из ФБР, из Управления национальной безопасности и из Министерства обороны, чтобы они могли поближе познакомиться и обмениваться мнениями.

Когда нам не по силам раскрыть секрет, виноватого найти проще простого: это тот, кто скрывает информацию. Тайна на то и тайна — тут все туманно: то нам дадут неверные сведения, то собранные данные окажутся нам не по зубам, а бывает и так, что ответа на вопрос не существует в принципе. Секрет можно разгадать. Распутать тайну удается не всегда.

Окажись вы на процессе Джеффри Скиллинга, вы бы наверняка решили, что скандал с Enron — секрет. Компания, по словам обвинения, провела целый ряд теневых сделок, в которых никто как следует не разбирался. Первые лица компании утаивали от инвесторов важную информацию. Скиллинг, главный стратег компании, был лгуном, вором и пьяницей. Нам рассказали не все — этот классический зачин загадки стал исходной посылкой для обвинения руководства Enron.

— Случай простой, дамы и господа, — заявил суду в своем заключительном слове главный обвинитель. — Он так прост, что я, скорее всего, закончу свое выступление даже раньше, чем истечет положенное мне время. Черное и белое. Правда и ложь. Дамы и господа! Акционеры… покупают акции. Это,

конечно, не наделяет их всеми правами, но дает им право знать правду. Это дает им право на то, чтобы руководители и рядовые сотрудники компании ставили их интересы на первое место. Это дает им право получать достоверную информацию о финансовом состоянии компании. Это дает им право рассчитывать на честное отношение к себе.

Но обвинитель ошибался. На самом деле случай с Enron не был секретом. Это была тайна.

В конце июля 2000 года Джонатану Вейлу, корреспонденту далласского офиса Wall Street Journаl, позвонил приятель, который по долгу службы имел отношение к кредитам. Вейл писал в колонку «Говорят, в Техасе…» и следил за всем, что творится в крупных энергетических компаниях Хьюстона — Dynegy, El Paso и Enron. «Он сказал: “Проверил бы ты Enron и Dynegy… Откуда берутся их прибыли?” Так я и сделал», — вспоминал Вейл.

Вейл заинтересовался тем, как в Enron ведется учет c переоценкой по рынку — этим бухгалтерским методом пользуются компании, осуществляющие сложные финансовые сделки. Допустим, энергетическая компания заключает со штатом Калифорния контракт на $100 млн, по которому обязуется в 2016 году поставить миллиард киловатт-часов электроэнергии. Какова реальная стоимость сделки? Компании начнут платить только через десять лет, и пока она не знает, заработает на этом деле или прогадает. Тем не менее ясно, что исходная сумма — $100 млн — важна для ее финансового положения. Если следующие несколько лет электричество будет постоянно падать в цене, она выиграет, если дорожать, то к 2016 году рискует потерять $10 млн. Метод учета с переоценкой по рынку позволяет спрогнозировать доход сделки и подписывать контракт, исходя из этой цифры. Если позже цена изменится, можно скорректировать баланс.

Когда компания с таким методом бухгалтерии говорит, что получила $10 млн прибыли со стомиллионного дохода, это может означать одно из двух. У компании на банковских счетах есть сто миллионов, из которых десять останутся после всех выплат. Или же компания рассчитывает заработать $10 млн, хотя на самом деле деньги она получит спустя годы. «Источник» Вейла хотел, чтобы он проверил, какая часть заявленных Enron доходов была «реальной».

Вейл взял копии ежегодных и квартальных отчетов компании и стал сравнивать отчеты о прибылях и убытках и отчеты о движении денежных средств. Вейл вспоминал: «У меня ушел месяц на то, чтобы выяснить все, я что хотел. В отчетах было огромное количество цифр, пришлось поломать голову, прежде чем я докопался до нужных». Вейл позвонил Томасу Линсмейеру, который тогда преподавал бухучет в Мичиганском университете. По словам Линсмейера, в 1990-х некоторые финансовые компании учитывали в текущих ценах стоимость «плохих» кредитов, то есть кредитов, выданных клиентам из группы особого кредитного риска. Когда начался экономический спад и клиенты отказывались платить по обязательствам либо погашали долги досрочно, кредиторы вдруг поняли, что проявили излишний оптимизм, рассчитывая, сколько денег они заработают. Вейл переговорил с человеком из Совета по стандартам финансового учета, с аналитиком из международного рейтингового агентства Moody's Investors Service, с десятком других специалистов. Затем он снова проанализировал финансовые отчеты Enron. Выводы были не в пользу компании. Во втором квартале 2000 года $747 млн, которые она якобы заработала, были «не реализованы», то есть эти деньги руководство предполагало получить в будущем. Если не принимать в расчет эти воображаемые деньги, то во втором квартале Enron несла большие убытки. Вот вам и флагман американской экономики, достойная восхищения компания, которую на фондовой бирже оценивали как седьмую по величине корпорацию в стране! Денежные средства в ее казну практически не поступали.

Материал Вейла напечатали в Wall Street Journаl 20 сентября 2000 года. Несколько дней спустя его прочитал Джеймс Чейнос, финансист с Уолл-стрит. Чейнос — спекулянт, который играет на понижение, то есть пытается делать деньги, ставя на то, что акции компании упадут в цене. «Я насторожился, — рассказывал Чейнос. — В следующие выходные я просмотрел их 10-К и 10-Q, — продолжал он (имеется в виду квартальный и финансовый отчеты, которые публичные компании обязаны предоставлять Комиссии по ценным бумагам и биржам). — Я быстро пробежал их. Отметил сомнительные места. Подчеркнул их. Потом еще, раза два-три, перечитал отдельные страницы — где что-то не понял. Помню, это заняло пару часов». Чейнос заметил, что прибыльность Enron и уровень доходности его акций падали. Потоки денежных средств, кровоток любого бизнеса, пересохли — осталась тонкая струйка, а норма рентабельности была ниже ставки стоимости капитала: представьте себе, что вы взяли в банке девятипроцентную ссуду и вложили эти деньги в облигации, которые приносят вам семь процентов. «По сути, они сами себя разрушали», — сказал Чейнос.

В ноябре того же года Чейнос начал играть на понижение Enron. Следующие несколько месяцев он говорил всем, что, по его мнению, компания переживает не лучшие времена. Он поделился своими соображениями с Бетани Маклин, журналисткой из Fortune. Она прочитала те же отчеты, что и Вейл с Чейносом, и пришла к такому же выводу. Ее статья «Не переоценивают ли Enron?» вышла в марте 2001 года. Enron привлекала все более пристальное внимание журналистов и аналитиков. Акции компании начали падать. В августе Скиллинг неожиданно подал в отставку. Рейтинг кредитоспособности Enron упал. Банки отказывались выдавать компании деньги для ее деловых операций. В декабре руководство Enron объявило о банкротстве.

Крах Enron сопровождался таким мощным потоком информации, что за обилием данных легко было не заметить уникальности происходящего. Сравните, к примеру, «дело Enron» с «Уотергейтом», скандалом 70-х годов ХХ века, тоже наделавшим много шуму. Чтобы разоблачить Белый дом, молодые журналисты Washington Post Боб Вудворд и Карл Бернстайн прибегли к помощи высокопоставленного сотрудника ФБР. Своего осведомителя они прозвали Глубокой Глоткой (по названию нашумевшего тогда фильма). Он имел доступ ко многим секретам и настаивал, чтобы никто не узнал про их знакомство и его имя держалось в тайне. Он предупредил Вудворда: никаких звонков — их телефонные разговоры могут прослушиваться — и никаких открытых встреч. Если Вудворд хочет получать информацию, встречаться они будут в заранее условленном месте, а встречи назначать условными сигналами. Если Вудворду нужна срочная встреча, он передвинет в определенное место цветочный горшок на своем балконе. (А если встреча потребуется информатору, Вудворд получит газету New York Times, на двадцатой странице которой будет нарисован циферблат со стрелками, показывающими час свидания.) Встреча состоится в ночь после получения сигнала, в два часа. Вудворд должен выйти из дома по черной лестнице, поймать на улице такси, на полпути выйти и пересесть в другую машину. Последние кварталы до места встречи нужно пройти пешком. Встречаться они будут в подземном гараже в Арлингтоне, сразу за мостом через Потомак. В книге «Вся президентская рать» передана атмосфера таинственности встреч Вудворда с Глубокой Глоткой.

Все это очень серьезно, — тихо сказал он. — Человек пятьдесят, это точно, работают на Белый дом и Комитет по перевыборам президента. Они шпионят, устраивают провокации, вынюхивают секреты демократов. Они уже накопали совершенно немыслимый компромат на них.

Вудворд читает какой-то документ: в нем описаны грязные методы, которые — они с Бернстайном слышали — применяются против политической оппозиции. Информатор утвердительно кивает: да, прослушка, слежка, фальшивые утечки информации в прессу, сфабрикованные письма, запрет предвыборных митингов, копание в грязном белье участников предвыборной кампании, провокации во время политических демонстраций, хищение документов.

— В этом нет ничего нового, все это знают — и Министерство юстиции, и ФБР, хотя никого пока за руку не поймали и никого за это не преследуют, — говорит информатор.

Вудворд не верит своим ушам. Белый дом и Комитет по перевыборам президента пошли на это, чтобы сломать демократов?!

Информатор кивает.

— Белый дом хочет подорвать — я правильно понял? — нормальный процесс выборов? Он действительно идет напролом?

Еще кивок.

— И нанял для этого пятьдесят агентов?

— Даже больше, — говорит Глубокая Глотка. Он поворачивается и уходит. На часах 6 утра.

«Уотергейт» — классический секрет: Вудворд и Бернстайн старались докопаться до истины, и Глубокая Глотка был их поводырем.

Был ли у Джонатана Вейла свой осведомитель вроде Глубокой Глотки? Нет. У него был приятель, имевший отношение к инвестициям, у того были некоторые подозрения по поводу энергетических гигантов вроде Enron. Однако этот человек ни в одной из этих компаний не работал. Он не мог дать Вейлу документы, которые прояснили бы, что творится в Enron. Он просто посоветовал Вейлу внимательно прочитать официальные документы, подготовленные самой компанией. Вудворд встречался со своим осведомителем ночью в гараже. Вейла консультировал специалист по бухучету из Мичиганского университета.

Закончив статью, Вейл позвонил в Enron и попросил прокомментировать ее. «Они прислали в Даллас главного бухгалтера и еще человек шесть-семь», — говорит Вейл. Встреча состоялась в офисе Wall Street Journаl, в комнате для переговоров. Представители компании признали, что почти все деньги, которые они приводили в статье дохода, они еще только надеялись заработать. У Вейла с бухгалтерами из Enron был долгий разговор: он все хотел понять, насколько компания уверена в точности своих прогнозов. «Они мне нахваливали людей, которые придумали для них математические модели — ученых из Массачусетского технологического института, — рассказывал Вейл. “А ваши математические модели показывали вам в прошлом году, что в нынешнем энергетические рынки Калифорнии сойдут с ума? Нет? А почему?” — спросил я. Они ответили: “Ну это-то как раз трудно было предсказать”. Был конец сентября 2000 года, и я спросил: “Кто, по-вашему, выиграет? Буш или Гор?” Они сказали: “Не знаем”. А я: “Но ведь для рынка не все равно, кто окажется в Белом доме — озабоченный экологией демократ или техасский нефтепромышленник?” Все было очень вежливо. По поводу цифр мы не спорили. Главное ведь, как их интерпретировать».

В цепи событий, связанных с разоблачением Enron, эта встреча — безусловно, самое странное. Прокурор призвал суд посадить Джеффри Скиллинга в тюрьму, потому что компания скрыла правду. «Вы имеете право знать, каково финансовое положение компании», — сказал он. Но какую правду скрывала Enron? Вся информация, которую Вейл добыл для своей статьи, исходила от Enron, а когда он захотел подтвердить свои цифры, руководители компании купили билеты на самолет и несколько часов отвечали на вопросы репортера, сидя рядом с ним в комнате для переговоров в Далласе.

А вот Никсон почему-то не считал, что ему надо отчитываться перед журналистами Washington Post. Он предпочел отсидеться в Белом доме.

Вторая и, быть может, более важная проблема с отчетностью Enron заключалась в том, что корпорация создала огромное количество партнерств и структур «особого назначения».

Эта схема действует примерно так. Дела вашей компании идут черед пень-колоду; вы по уши в долгах — продажи падают. Если вы попросите в банке кредит на сто миллионов, то банк даст его под очень высокий процент, если вообще будет с вами разговаривать. Но у вас права на разработку нескольких нефтяных месторождений — через четыре-пять лет они почти наверняка принесут вам сто миллионов. Вы передаете эти права партнерству, которое создали вместе с некими внешними инвесторами. Тогда банк ссужает сто миллионов партнерству, а оно отдает деньги вам. Весь фокус в этих финансовых маневрах. Такого рода сделки не надо было (по тогдашним правилам) отражать в балансовом отчете. Компания могла наращивать капитал, не увеличивая свои долги. А поскольку банк уверен, что разработка нефтяных месторождений принесет достаточно денег для выплаты кредита, он готов дать денег под гораздо меньшие проценты. Партнерства стали в корпоративной Америке обычным делом.

Enron в игре с партнерствами прибегала к всевозможным уловкам. Корпорация не всегда передавала партнерствам надежные активы — годубые фишки, которые гарантировали бы прибыль. Иногда покупателям подсовывали сомнительные активы. Иногда продавали что-то сами себе — ведь «чужие» наверняка поинтересовались бы ценностью того, что покупают. Партнерствами управляли топ-менеджеры Enron. И компания участвовала в сделках своих партнерств с банками, гарантируя, что, если объект продажи упадет в цене, Enron покроет разницу собственными акциями. Иными словами, Enron не продавала свои активы посторонним; она c успехом продавала себя по частям — самой себе, а это стратегия не просто спорная с точки зрения законности, но и чрезвычайно рискованная. Именно запутанность финансовых обязательств Enron по отношению к партнерствам и спровоцировала в конце концов крах компании.

Когда обвинение по «делу Скиллинга» настаивало на том, что Enron обманывала инвесторов, оно отчасти имело в виду эти партнерства. Оно утверждало, что руководство Enron должно было разъяснить акционерам, в какой степени финансовое благополучие компании зависело от подобных теневых сделок. Как заметил представитель независимой комиссии под началом декана юридического факультета Техасского университета Уильяма Пауэрса, расследовавшей причины банкротства Enron, компания «не достигла главной цели: не смогла ясно изложить суть сделок, так, чтобы любой, прочитавший ее финансовые отчеты, понял бы, в чем дело». Короче, нам сказали не все.

Но опять-таки уроки, которые можно извлечь из «дела Enron», не следует понимать буквально. Общественность узнала о том, что это были за партнерства, из статей коллег Вейла Джона Эмшвиллера и Ребекки Смит — их материалы публиковались в Wall Street Journal с конца лета 2001 года. А откуда Эмшвиллер узнал о проблемах Enron? Оттуда же, откуда Джонатан Вейл и Джеймс Чейнос: он прочитал официальные отчеты. Вот как прозрение Эмшвиллера описано в книге журналиста The New York Times Курта Эйхенвальда «Заговор дураков», где изложена вся историю крушения Enron. (Обратите внимание на слово «раздобыл»: Эйхенвальд употребляет его, рассказывая о том, как Эмшвиллер нашел необходимые документы. Он имел в виду — «скачал из интернета».)

Прочитав раздел восьмой, «О сделках с зависимыми структурами», Джон Эмшвиллер так и подскочил. Когда ему поручили написать статью об отставке Скиллинга, Эмшвиллер отправил в Enron письмо с просьбой дать интервью, а затем раздобыл копии последних отчетов компании для Комиссии по ценным бумагам и биржам в надежде найти там что-нибудь интересное. То, что он обнаружил, его поразило. Этот пассаж о партнерствах, возглавляемых безымянным «руководителем высшего звена». Там все было очень запутано, но речь шла об огромных суммах. Enron написала в отчете, что за первое полугодие сделки с партнерствами принесли ей больше $240 млн дохода.

По любым меркам схема партнерств Enron свидетельствовала о безрассудстве и некомпетентности руководства компании. Но его нельзя обвинять в том, что оно утаивало сам факт побочных сделок. Оно ничего не скрывало, наоборот — раскрывало. Стало быть, правильнее было бы обвинять компанию в том, что она предоставляла инвесторам недостаточно информации о своих партнерствах и дочерних фирмах. Но что тогда «достаточно»? Enron создала около трех тысяч партнерств, и с каждым было связано столько писанины — зашкаливало за тысячу страниц. Если бы компания обнародовала все три миллиона страниц, едва ли это облегчило бы жизнь инвесторам. А как насчет общедоступной информации по каждой сделке? Недавно Стивен Шварц, профессор Юридической школы университета Дьюка, просмотрел публичные отчеты о 20 партнерствах нескольких, взятых наобум, корпораций. В среднем их объем составлял 40 страниц, набранных через один интервал. Это значит, что сокращенная документация по партнерствам Enron заняла бы сто двадцать тысяч страниц! А как насчет выжимки из всех этих сводок? Именно ее и составил эксперт, анализировавший «дело Enron»: он уложился в тысячу страниц. Ну а если сделать выжимку из этой выжимки? Ее-то и подготовила Комиссия Пауэрса — она рассматривал только «самые важные сделки», и все равно получилось двести невероятно трудных для чтения страниц. По словам Шварца, Комиссия смогла распутать это дело лишь с помощью лучших юристов Америки. Кроме того, финансовые схемы Enron изучались, когда уже были известны их последствия, а задним умом все крепки.

В загадке каждая новая подсказка приближает вас к отгадке. Если я скажу, что Осама Бен Ладен скрывается в Пешаваре, вам будет на порядок легче его искать, а если добавлю, что он прячется в квартале на северо-западе города, это еще больше упростит дело. Но тут все по-другому. Как следует из отчета Комиссии Пауэрса, в совете директоров Enron многие не понимали «экономических причин, последствий и рисков» сделок с партнерами, хотя директора присутствовали на заседаниях, когда это подробно обсуждалось. Эйхенвальд в «Заговоре дураков» приводит убедительные доводы в пользу того, что даже Эндрю Фастоу, главный финансист компании, не понимал до конца экономической сути этих операций, а ведь и он был в числе создателей сложной сети фирм-партнеров.

«Это были весьма сложные, я бы даже сказал изощренные сделки», — говорит Энтони Катана. Он преподает бухгалтерский учет в школе бизнеса университета Вилланова и много писал о «деле Enron». Про специалистов Arthur Andersen, аудитора Enron, он отозвался так: «Я не уверен, что консультанты из Arthur Andersen разобрались бы в них, даже если бы им все разложили по полочкам. Такое могли придумать только топ-менеджеры. Я два месяца изучал отчет Комиссии, пытаясь как-то систематизировать его выкладки и представить их графически. В этих сделках сам черт ногу сломит».

Надо заметить, что разобраться в схеме партнерств Enron было бы трудно, даже если бы они создавались по обычному принципу. Это материя сложная по определению. Компания создает партнерство, если хочет доказать банку, что, предоставляя ей кредит, он ничем не рискует. Чтобы подкрепить свою позицию, кредиторам и партнерам предоставляют очень подробную информацию о конкретной части бизнеса. И чем больше компания старается вселить в кредитора уверенность — чем больше гарантий, мер предосторожности и пояснений она вносит в соглашение, тем менее вразумительной выглядит сделка в глазах посторонних. Шварц пишет, что публичные отчеты Enron «в принципе не могли быть совершенными». Если вы попытаетесь сделать финансовые сделки понятнее, упрощая их, то упускаете какие-то риски. И наоборот, стараясь предусмотреть все потенциальные опасности для сделки, вы нагромоздите столько оговорок, что уж точно никто ничего не поймет. По мнению Шварца, «дело Enron» доказывает прежде всего то, что в эпоху постоянного усложнения финансов «поклонение принципу раскрытия информации» — идея, согласно которой чем больше компания рассказывает нам про свой бизнес, тем лучше идут наши дела, — осталась в прошлом.

Все лето 1943 года нацистское радио превозносило сокрушительное «чудо-оружие», созданное немецкими военными. Разведка союзников немедленно взялась за работу. Тайные агенты подтвердили, что немцы построили секретный военный завод. На снимках, сделанных с воздуха на севере Франции, были видны какие-то странные железобетонные сооружения. Союзники забеспокоились. Их авиация наносила массированные удары по предполагаемому заводу, разрабатывались планы действий на случай новых опустошительных налетов на английские города. Было ли на самом деле у нацистов чудо-оружие, точно никто не зал. Военные заводы вроде бы существовали, но что творилось в их цехах, было неизвестно. На севере Франции обнаружили пусковую площадку, но, возможно, это была обманка и ее целью было отвлечь внимание союзников от реальных объектов. Союзникам предстояло разгадать загадку чудо-оружия немцев, но для этого им не хватало информации. Можно было, однако, пойти другим путем — он в итоге и привел к успеху: отнестись к чудо-оружию не как к секрету, а как к тайне.

Во время Второй мировой войны тайны распутывали небольшие группы аналитиков. Они слушали радиопередачи Японии и Германии. Британское подразделение появилось незадолго до Первой мировой войны в недрах BBC. Американскую группу, пишет историк Стивен Меркадо, называли «подразделением психов»; в начале 1940-х она размещалась в неприметном административном здании на К-стрит в Вашингтоне. Аналитики слушали только те передачи, что и все остальные любопытствующие владельцы радиоприемников. Они просто часами напролет сидели за столами в наушниках, осмысливая содержание фашистской внешней и внутренней пропаганды. А затем пытались понять, какое отношение то, о чем открыто говорили нацисты — скажем, новое наступление в России, — имеет к их реальным планам. Один журналист того времени говорил про тех аналитиков, что это было «самое удивительное сборище индивидуалистов, перекати-поле и слегка спятивших гениев, каким когда-либо обзаводилась одна отдельно взятая организация». И эти люди делали вполне определенные выводы о чудо-оружии нацистов.

Больше всего немецкое руководство хвасталось им в передачах для немцев. Это важный момент. Пропаганда призвана укреплять моральный дух. Но если бы нацистские лидеры сказали неправду и это стало бы известно, доверие к ним народа упало бы. Скажем, когда весной 1943 года союзники начали все более успешно бороться с немецкими подводными лодками класса U, министр пропаганды фашистской Германии Йозеф Геббельс косвенно признал, что не все так здорово: вместо того чтобы восхвалять недавние победы, он рассуждал о будущем долгосрочном успехе и пенял на погоду, которая мешала подводным лодкам выполнять их боевую миссию. Итак, прежде в подобных случаях Геббельс соотечественникам не лгал. Поэтому если он сказал, что Германия обладает сокрушительным секретным оружием, значит, так оно и есть.

Уже под этим углом зрения аналитики еще раз прослушали заявления нацистов и пришли к выводу, что «вне всякого сомнения» в ноябре 1943 года существовало оружие принципиально нового типа, что у него потенциально огромная ударная мощь и что его применение против мирного населения приведет к огромным жертвам. Более того, было «весьма вероятно», что к маю 1943 года немцы уже закончили экспериментальную фазу и что в августе того же года произошло какое-то событие, которое сорвало их планы развертывания нового оружия. Этот вывод аналитики сделали в том числе потому, что в августе нацисты вдруг перестали говорить о своем чудо-оружии, а спустя дней десять угрозы в адрес союзников возобновились, но звучали уже иначе, не столь безапелляционно. И наконец, по предварительным оценкам, оружие должно было быть готово между серединой января и серединой апреля, плюс-минус месяц. Так аналитики решили потому, что тон нацистской пропаганды конца 1943 года стал вдруг серьезнее, а сообщения — конкретнее. Вряд ли Геббельс стал бы обнадеживать немцев, если бы не рассчитывал оправдать их надежд в ближайшие месяцы. Этим секретным оружием оказалась легендарная ракета Фау-1. И почти каждый прогноз аналитиков подтвердился.

В книге «Propaganda Analysis: A Study of Inferences Made from Nazi Propaganda in World War II», вышедшей в 1959 году, политолог Александр Джордж описал последовательность, с которой аналитики делали выводы о ракете Фау-1. Кажется, будто его книга написана только что, настолько она современна. Разведчики вели войну по правилам XIX столетия. Аналитики же мыслили категориями современности, и их блистательный успех учит нас, что к сложным, непонятным вопросам, которые ставит перед нами нынешний мир, нужно относиться как к тайнам.

А вот пример из другой области. Диагностика рака предстательной железы прежде относилось к разряду загадок: врач производил ректальное обследование и нащупывал комковатую опухоль на простате пациента. Однако в наши дни не ждут, пока у пациента проявятся симптомы болезни. Сейчас врачи регулярно проверяют мужчин среднего возраста на наличие специфического антигена предстательной железы (ПСА), вещества, уровень которого повышается с изменением простаты, и, если результаты внушают опасения, проводят ультразвуковое обследование. Затем делают биопсию — берут крохотные частички железы и исследуют ткань под микроскопом. Но из всего этого потока информации значение имеет лишь малая ее часть: повышенный уровень ПСА не обязательно означает, что у вас рак, а нормальный уровень — что вы здоровы. К тому же врачи пока не договорились о том, что такое «нормальный уровень». Биопсия тоже не дает однозначных ответов: речь идет о ранних признаках рака — часто даже того, что только может когда-

то развиться в болезнь. Причем вполне вероятно, что два врача одинаковой квалификации, глядя на один и тот же образец, придут к разным выводам. Даже если они согласны в диагнозе, то, возможно, не сойдутся в том, требуется ли лечение, поскольку рак простаты обычно развивается очень медленно и особенно пациентов не беспокоит. Уролог в наши дни принимает решение на основе туманных и противоречивых соображений. Он уже не подтверждает наличие злокачественной опухоли, а прогнозирует ее. И четкие формулировки в диагнозе, который ставили его предшественники, сменились расплывчатыми «весьма вероятно», «по предварительным оценкам». Применительно к раку простаты — да и ко всем остальным разновидностям рака тоже, как доказывает врач Гилберт Уэлч в своей книге «Should I Be Tested for Cancer?», — прогресс медицины означает, что диагноз из загадки превратился в тайну.

Та же самая трансформация происходит и в мире разведывательных служб. Во время холодной войны отношения США со странами советского блока были во многом стабильны и предсказуемы. Американцы не знали частностей. Вот что пишет в своей книге «Reshaping National Intelligence for an Age of Information» Грегори Тревертон, бывший заместитель председателя Национального совета по разведке.

Тогда разведка имела дело с секретами, с тем, на что в принципе можно найти ответ, если у вас есть информация. Насколько сильна советская экономика? Сколько от «передающей стороны», от того, что она вам сообщит, у СССР ракет? Не нападет ли он внезапно? Вот типичные а вот распутаете ли вы тайну — только от вас, от вашего секреты времен холодной войны.

Когда перестала существовать Организация Варшавского договора, Тревертон и другие доказывали, что для разведки ситуация кардинально изменилась. Мир теперь большей частью открыт, а не закрыт. Деятельность сотрудников разведки больше не зависит от добытых агентами сведений — они и так завалены информацией. Разгадывать загадки по-прежнему важно: мы, конечно же, хотим точно знать, где скрывается Бен Ладен или где Северная Корея разместила свое ядерное оружие. Но чем дальше, тем очевиднее, что на первый план выходят тайны и они затмевают собой секреты. Прежний порядок нарушился, и мир уже нельзя так однозначно, как раньше, делить на Восток и Запад. Теперь задача аналитиков от разведки — помочь политикам находить правильный путь в усложнившемся мире. Несколько лет назад комиссия конгресса спросила адмирала Бобби Инмана, как на его взгляд, укрепить систему американской разведки. Инман, бывший глава Агентства национальной безопасности и замдиректора ЦРУ, олицетворение разведки времен холодной войны, ответил так: усилить Госдепартамент — единственное учреждение из имеющих отношение к внешней политике США, которое, по общему мнению, не связано с разведкой. Инман сказал, что «после холодной войны, в мире открытого доступа к информации, нужны аналитики со знанием языков, которые хорошо понимали бы культуру и религию курируемых стран». Он считал, что нужно меньше шпионов и больше слегка спятивших гениев.

История Enron показала, что финансовому сообществу тоже необходимы глубокие изменения. «Экономике нужна адекватная система финансовой отчетности, но, если компании просто будут предоставлять требуемую финансовую информацию, мало что изменится, — писал профессор права Йельского университета Джонатан Мейси в своем блестящем обзоре законодательства, после которого многие увидели “дело Enron” в новом свете. — Совершенно необходимо, чтобы люди, которым предстоит анализировать эту информацию, так же хорошо умели бы получать, обрабатывать и понимать финансовые сведения… как компании, которые их предоставляют». Раскроете ли вы секрет, зависит от вашего умения слушать и слышать. Мейси доказывает, что, когда финансовые схемы Enron стали все больше усложняться, Уолл-стрит обязана была «держать ухо востро».

Как указывает Виктор Флейшер, преподаватель Юридической школы университета штата Колорадо, одно из ключевых обстоятельств в истории Enron заключается в том, что последние четыре года своего существования компания не платила налог на прибыль. Партнерства и использование метода учета с переоценкой по рынку были для Enron бухгалтерской игрой: благодаря ей компании удавалось делать вид, что она зарабатывает гораздо больше денег, чем на самом деле. Но Налоговое управление не признает метода переоценки активов в текущих ценах; вы платите налог на прибыль тогда, когда действительно получаете прибыль. И с точки зрения Налогового управления все фантастически сложные маневры Enron с участием партнерств были, как выразился Флейшер, «не фактом»: пока партнерство на самом деле не продаст активы и не получит прибыль (или убыток), партнерство — не более чем бухгалтерский фантом. Enron не платила налогов, потому что, согласно правилам Налогового управления, не зарабатывала денег.

Если рассмотреть случай Enron в свете налогового законодательства, а не в свете бухгалтерского учета, как это обычно делается, вы увидите совсем другую картину. Но для этого надо хорошо разбираться в налоговом законодательстве со всеми его тонкостями и оговорками и знать, какие вопросы задавать. «Сам по себе разрыв между бухгалтерской прибылью Enron и прибылью, подлежавшей налогообложению, был очевиден, — пишет Флейшер, — но причина этого разрыва оставалась неясной. Налоговая отчетность требует специальной подготовки».

У Вудворда с Бернстайном этой подготовки не было. Во времена «Уотергейта» им было чуть больше двадцати. В книге «Вся президентская рать» они даже шутят по поводу своей неопытности. У Вудворда хотя бы был диплом политолога, а Бернстайн — тот даже не доучился в колледже. Но все это не имело большого значения: чтобы распутать клубок укрывательств, доносов, слежек, прослушиваний и разоблачений — именно из этого состояла головоломка, которую они взялись разгадать, — нужны энергия и настойчивость, а этого как раз молодым не занимать. Чтобы раскрыть тайну, нужны опыт и интуиция. Если бы Вудворд с Бернстайном взялись за «дело Enron», они бы никогда не докопались до истины.

«В корпоративной истории бывали скандалы, когда люди оперировали вымышленными деньгами, но в данном случае о криминале речь не идет, — говорит Мейси. — В Enron почти не нарушали правила бухгалтерского учета. Они если и перебарщивали, то самую малость. А вот у аналитиков и брокеров, играющих на понижение, должен быть нюх на подобные финансовые уловки — когда правду просто приукрашивают. Правду-то никто не скрывал. Но чтобы до нее добраться, надо было взглянуть на финансовые отчеты Enron и подумать, что бы это все значило. Люди из Enron словно говорили: “Тут, в примечании 42, мы смухлевали, и, если вам интересно, спрашивайте нас”. Вот так-то. Но никто их не спросил».

Александр Джордж в «Propaganda Analysis» рассмотрел сотни предположений американских аналитиков и пришел к выводу, что в подавляющем большинстве случаев (81%) их прогнозы сбывались. Но не меньше внимания уделил Джордж неудачам. Скажем, в раскрытии тайны Фау-1 больше преуспели британцы. Они систематически отслеживали «частоту и громкость» угроз нацистов и таким образом сумели «вычислить», например, сбой в планах по Фау-1 в августе 1943-го (как выяснилось, бомбардировки союзников нанесли серьезный ущерб военным заводам немцев) и дату запуска ракеты. Англичане затмили аналитиков с К-стрит. Джордж пишет, что у американцев «не было отточенных аналитических методик и более-менее надежных гипотез», они больше полагались на «импрессионистический» анализ. Джордж сам был одним из тех слегка спятивших гениев с К-стрит, и он, конечно же, легко мог оправдать своих бывших коллег. В конце концов они не вылезали из-за своих столов. Они имели дело только с пропагандой, и главным их «информатором» был Геббельс — лжец, вор и пьяница. Но такой ход мыслей годится для того, кто распутывает секреты. Если повезет, мы сажаем виновника, генерального директора, на двадцать четыре года в тюрьму и считаем, что дело сделано. Если же речь идет о тайне, то приходится пересмотреть свой список подозреваемых и быть готовым к тому, что виновных окажется чуть больше. Потому что если вы не можете раскрыть тайну — пусть даже она предстает в виде пропаганды, — то в этом виноват не только пропагандист. Вина лежит и на вас.

Весной 1998 года, пишет Мейси, шестеро студентов из бизнес-школы Корнелльского университета решили написать курсовую по Enron. «Это был такой курс анализа финансовой отчетности для самых продвинутых; его вел человек по имени Чарлз Ли, очень известный в финансовых кругах», — вспоминает один из участников того проекта Джей Крюгер. Часть семестра Ли рассматривал вместе со студентами конкретные компании, рассказывал о методах и приемах, без которых не разобраться в огромном количестве информации, содержащейся в ежегодных публичных отчетах компаний и отчетах для Комиссии по ценным бумагам и биржам. Затем студенты выбирали какую-нибудь одну организацию, и начиналась самостоятельная работа.

«Один из дипломников готовился к летней стажировке в Enron, его интересовал энергетический сектор, — продолжал Крюгер. — Он и сказал: “Давайте возьмем Enron”. На проект у нас ушло примерно шесть недель, почти половина семестра. Мы бесконечно что-то обсуждали. Это был анализ финансовых коэффициентов, то есть вполне обычная для бизнес-школы работа. Ну, скажем, берете пятьдесят разных финансовых показателей и проверяете по ним все данные, какие только найдете, — о компании, о сделках, о том, как ее производительность соотносится с производительностью конкурентов».

Студенты очень постарались. Они тщательно изучили бухгалтерские методики Enron. Шаг за шагом последовательно проанализировали каждую сделку компании. Воспользовавшись статистическими инструментами, предназначенными для выявления фальсификации отчетных данных, они продрались сквозь бесконечные примечания. «У нас действительно возникло множество вопросов по поводу их экономической модели», — сказал Крюгер. Участники проекта пришли к простому выводу. Enron проводила гораздо более рискованную стратегию, чем ее конкуренты. Многие признаки свидетельствовали о том, что «Enron, скорее всего, манипулировала цифрами доходов». Акции тогда стоили $48 — два года спустя их цена достигла пика, увеличившись вдвое. Но, по мнению студентов, уже тогда она была явно завышенной. Текст курсовой выложили на сайте бизнес-школы, где он с тех пор и находился, доступный каждому, кто готов был прочитать двадцать три страницы. Рекомендация студентов была набрана в самом начале крупным шрифтом: «Продавать».