Как буквы
управляют людьми

Взглянем на новостную ленту: США выходят из Парижского соглашения по климату; закончилось голосование по реновации; в РФ не собираются вводить выездные визы; возникли вопросы к регламенту чемпионата по футболу и т. д. Все главные новости имеют отношение к предписаниям, законам, нормативам, актам, спискам, постановлениям, протоколам, циркулярам, распоряжениям, приказам, поправкам, квотам — словом, к «буквам», которые определяют жизнь частных людей и целых государств. Франц Кафка не зря заметил, что оковы измученного человечества сделаны из канцелярской бумаги.

Но мы притерпелись. Бюрократия стала воздухом, которым мы дышим, и ее уже почти не замечаешь. Лишь политики время от времени клеймят буквоедов и проводят дерегулирование, в результате которого все еще больше регламентируется. Почему буква имеет над нами такую власть? На этот вопрос отвечает книга «Утопия правил: о технологиях, глупости и тайном обаянии бюрократии». Ее написал американский социолог и общественный деятель левого толка Дэвид Гребер.

Бюрократия пришла на смену «праву сильного», господствовавшему в пат­риархальных обществах. Изначально крючкотворство явилось как рациональное установление. Философы Макс Вебер и Поль Дюркгейм верили, что господство общеобязательных административных процедур приводит к тому, что «все равны перед единым порядком».

Но на практике именно бюрократия оказалась инструментом подавления и неравенства. Руководствуясь эгалитарным принципом, она пыталась скорректировать действия рыночных сил, что приводило к росту армии администраторов, которым все труднее было взаимодействовать между собой. Отсюда  главный парадокс, который формулирует Гребер: «Всякое правительственное вмешательство с целью уменьшить бюрократизм и стимулировать рыночные силы в итоге приводит к увеличению общего объема регулирования». Тот, кто обладает реальной властью в обществе, действует поверх бюрократических барьеров, без оглядки на огромное количество взаимоисключающих правил, которые австрийский экономист Людвиг фон Мизес называл «запланированным хаосом».

Независимо от политического строя, правительства, экономического курса и тысячелетия на дворе, армия чиновников растет. По данным ОЭСР на 2013 год, в России на 10 тысяч населения приходится 102 чиновника — на 20% больше, чем в РСФСР 25 лет назад. Многим кажется, что демократия избавляет от всевластия бюрократов, однако Дэвид Гребер убежден, что наоборот — по своей сути она изначальный «порок демократического проекта». Макс Вебер отмечал, что предприниматель ведет себя в своей компании как «первый чиновник», а уж в нынешние времена тотального господства госкорпораций черту между бизнесом и бюрократией провести  почти невозможно. В США в таких сферах, как оборонный заказ или стратегические ИТ-разработки, госчиновники сплошь и рядом входят в советы директоров и проводят меры регулирования — по убеждению Гребера, такие жесткие, какие даже и не снились советской плановой экономике. Апофеозом бюрократического тоталитаризма стал разворот верхних слоев корпоративной бюрократии к финансовым структурам в целом. Если раньше сотрудники фирмы были озабочены интересами потребителей, то теперь значимы лишь планы по прибыли и инвестициям. «Класс инвесторов и класс управленцев стали практически неотличимы друг от друга».

При тотальной бюрократизации регулятором общественных отношений всегда будут силовики. Безадресные правила и нормы действуют, лишь когда они подкрепляются угрозой применения силы. И хотя вся массовая культура с ее детективными сериалами и боевиками строится на том, что полицейские защищают мирных граждан от опасных преступников, на деле у стражей порядка иная задача: решать по своему усмотрению, что на данный момент является правонарушением. Можно здесь припарковаться или нет? Вы пьяны или просто споткнулись? Вы протестуете или мирно гуляете? Нарушителем становится тот, кто пытается спорить. «Копы никогда не избивают грабителей, в этом нет нужды. Но попробуйте сказать им: “Эй! Почему вы надеваете наручники на этого парня, он же ничего не сделал!”. Такие пререкания неизбежно провоцируют насилие, так как воспринимаются как нарушение административной процедуры», — заметил бывший сотрудник полиции Лос-Анджелеса Джим Купер.  По большей части деятельность защитников правопорядка — это и есть административная процедура. «Полиция — это бюрократы с оружием», — утверждает Гребер.

А все-таки, почему мы продолжаем это терпеть? Очень просто. Как бы ни кляли мы бездушность и безличность, в каком-то смысле именно это нам необходимо. Живя в темпе, который трудно было себе представить 20 лет назад, мы как никогда дорожим личным пространством, не желаем выходить из тщательно очерченного круга своих интересов, предпочтений и контактов. Не будешь же всякий раз «от сердца к сердцу» общаться с посторонними людьми. Именно от этого спасает бюрократия. В постиндустриальную эпоху кафкианские «оковы из канцелярской бумаги» правильнее было бы назвать электронным ошейником. Онлайн-анкеты, личные кабинеты на всевозможных порталах госуслуг создают у нас ощущение неприкосновенности личного пространства («это автоматическое письмо, не отвечайте на него»). Наши данные в базе, база в облаке, облако в Австралии. И пусть эти фантастические системы регулярно взламывают, информацию намеренно искажают, камеры видеонаблюдения отключают, а сотрудники колл-центров ни в чем по существу не разбираются, в глубине души мы все равно уверены, что машина ошибаться не может. Нет человеческого фактора — нет злоупотреблений. «Бюрократия начинает казаться освободительницей именно тогда, когда мы перестаем ее замечать».

Рациональность представляется нам понятием безусловно положительным. Ведь это то самое ratio, которое позволяет нам властвовать над страстями, опираться на разум, побеждать хаос. Однако Дэвид Гребер твердо уверен, что бюрократическая рациональность не имеет ничего общего с нравственностью. Это не более чем технический способ прочертить самый эффективный путь для достижения целей. Причем сама мысль, что можно четко разграничить способы и цели, является продуктом бюрократического мышления. «Бюрократия — это единственный социальный институт, который рассматривает средства для совершения чего-либо отдельно от того, что, собственно, совершается». И нет ничего страшнее этой самой рациональности. Все тоталитарные системы были утопиями, предлагающими рай на земле, построенный бюрократическими методами. Не зря Рональд Рейган говорил, что девять наиболее страшных слов в английском языке звучат так: «Я из правительства, и я здесь, чтобы вам помочь».