Парадоксов друг: история русского
«министра мрака»

Рецензия на книгу «Ministry of Darkness. How Sergey Uvarov Created Conservative Modern Russia», Bloomsbury Academic, 2019

Когда-то Пушкин, сетуя на непросвещенность светского общества, писал Чаадаеву: «Правительство все еще единственный европеец в России». Будучи коллективным «европейцем», правительство тем не менее оберегало свой народ от европейских ценностей, и когда будущий министр Сергей Уваров предложил императору Николаю I ценностную формулу «Православие, самодержавие, народность», она была принята, продержалась почти сто лет и, кажется, обретает новую почву в нынешнем веке.

Сам создатель официальной теории народности вовсе не был консерватором по убеждениям — он учился в Геттингенском университете, переписывался с Гёте и знал французский лучше, чем русский. Сергей Уваров пытался найти для России особый путь и в итоге создал уникальную систему русского образования, заменив в школах Закон Божий на латынь и греческий. Книга английской журналистки и историка Лесли Чемберлен рисует портрет Уварова как человека просвещения, трагически не понятого на родине и не понимавшего ее.

Император Николай I, напуганный восстанием декабристов, польским восстанием 1830—1831 года и либеральными ветрами с Запада, образование в России считал роскошью ненужной. На роль нового министра просвещения он искал человека, который стал бы скорее ограничивать, чем просвещать. Глава Академии наук Сергей Уваров, представивший императору доклад, с той самой формулой «православие, самодержавие, народность», показался царю наиболее подходящей фигурой. Триада, получившая имя «уваровской», стала доктриной России и, как считает Лесли Чемберлен, тройственный союз веры, единства и подчинения воспроизводился в идеологии России после революции, вплоть до наших дней: ее отражение она видит и в ленинской формуле «Партия — ум, честь и совесть эпохи», и в идеологии нашего времени.

При этом сама фигура Уварова — трагически двойственная. Это раздвоение кажется Чемберлен узаконенным в России лицемерием, повторяющимся в веках: человек с умом и талантом «стремится ставить себя проводником общественного порядка, в который не верит, чтобы поддерживать государственное устройство в России, которое ему не нравится». Уваров — первый в длинной череде фигур, потерпевших поражение в попытках служить одновременно идеям просвещения и диктаторскому политическому устройству.

«Лицемерие» Сергея Уварова было очевидно уже современникам. Историк Сергей Соловьев писал, что Уваров «придумал эти начала... православие — будучи безбожником, не веруя в Христа, даже и по-протестантски; самодержавие — будучи либералом; народность — не прочитав в свою жизнь ни одной русской книги». Портрет этот только отчасти несправедлив. Сергей Уваров родился в 1786 году в семье гвардейского подполковника Семена Уварова, любимца и личного адъютанта князя Потемкина, крестной матерью мальчика стала сама императрица Екатерина II. Ему не было и двух лет, когда отец пропал без вести на полях Русско-шведской войны. Мать оплатила ему гувернера, по моде тех времен выбрав французского аббата, с которым Уваров читал изящную французскую литературу. Поступив на службу в 15 лет, будущий министр просвещения трудился переводчиком. Он год проучился в Геттингене, где слушал лекции выдающихся немецких мыслителей, работал в министерстве иностранных дел в Неаполе, а в 1805 году отправился секретарем посольства в Вену.

Когда в 1809 году в Вену вошел Наполеон, Уваров вернулся в Россию. Он ждал назначения в посольство, но в начале 1810 года умерла его мать, и груз унаследованных долгов похоронил мечты о карьере посла. Уваров женился на старшей дочери министра просвещения Екатерине Разумовской. В приданое, помимо денег и имений, 24-летний молодой человек, у которого за душой не было ничего, кроме блестящего образования, получил должность суперинтенданта Санкт-Петербургского учебного округа и членство в Академии наук. В 33 года он стал самым молодым в истории президентом Российской академии наук.

Его первым просветительским проектом стало преобразование гимназий. Государство считало, что чем меньше знаний, тем лучше: достаточно грамоты и Закона Божьего. Уваров предлагал, воспитывая дворянских детей, обратиться к античности — примеру одновременно и мудрости, и покорности обстоятельствам. Пусть гимназисты изучают латынь, греческий, античную философию и искусство, приобщившись через них к умеренности, ответственности и хорошему вкусу. Совершенно не в духе своего времени Уваров считал, что прежде, чем воспитывать общество, надо воспитать хороший вкус. Как пишет Чемберлен: «Уваров попытался создать образованный класс, который был бы аполитичен и равнодушен к революционным идеям».

Просвещенный чиновник не сомневался, что останется в истории как созидатель, но запомнился как «министр мрака» — по едкому выражению Виссариона Белинского — и как герой ехидных пушкинских эпиграмм. Чемберлен пишет: «Трудно быть просвещенным человеком в отсталой стране», но даже она не может не видеть, насколько подход Уварова был чужд исканиям времени, как прогрессивным, так и консервативным. Возможно, просветительство не отвечало запросам времени вообще и России в частности. Уваров предлагал начать с духовного совершенствования, в то время как новая интеллигенция спешила обустроить Россию здесь и сейчас. Но нельзя сказать, что его политика не дала плодов: сделать Уварову удалось многое. Он сумел защитить классический подход к образованию и наладил систему обучения учителей за границей (в России тогда учиться было не у кого) и по сути создал Санкт-Петербургский университет.

Американка Синтия Уиттакер в 1984 году написала биографию Уварова (русский перевод 1999 года), где представила его как создателя российского образования и «фактически самой логичной и разумной в то время программы развития России». Ей удалось показать, что Уваров не был притеснителем просвещения, каким его запомнила история, а напротив, всячески оберегал университеты и науку от притеснений Николая I. Зажим академических свобод начался именно после ухода Уварова с поста министра в 1849 году: довольно скоро логику стали преподавать церковники, статистику как источник опасных знаний об обществе исключили из университетских курсов, а профессорам фактически запретили выезд за рубеж, введя непомерную плату за загранпаспорт. Конспекты любых лекций теперь надлежало предъявлять цензуре заранее.

Парадоксально, но половинчатая позиция Уварова способствовала оформлению в обществе как консервативных, так и решительно демократических течений. По выражению Чемберлен, он «создал русский консерватизм через свой пример» — попытки принести либеральные просвещенные взгляды в жертву системе. И осуждая этическое раздвоение, историк подмечает, что такая двойственность присуща сейчас любому человеку во власти и около власти в России, любому функционеру, кто окружает себя западными вещами и стремится к западному образованию, но при этом публично лоялен автократической власти.

Об авторе. Елизавета Биргер — независимый журналист.