Маленький
взрослый человек

Послевоенная история знала немало антропологических опытов, которые продемонстрировали, что бацилла фашизма по-прежнему живет в социальном организме. Рон Джонс со своим гитлер­югендом, созданным всего за неделю в 10 классе американской средней школы, Филипп Зимбардо со стэнфордским тюремным экспериментом, в рамках которого он смоделировал расизм, Стэнли Милгрэм, показавший, что обычному гражданину нужна самая малость, чтобы стать палачом, — все они доказывают, что люди склонны соблазняться предельным упрощением: «мы» лучше, чем «они», правильно то, что нам выгодно, приказы не обсуждаются, главное — порядок, слабых бьют. При этом в каждой из групп находилось по два-три человека, обладающих врожденным иммунитетом к заразе. У них не получалось убедительно доносить на товарищей, изображать тюремщиков или наказывать людей током.

В тоталитарном обществе всегда есть малый процент тихих обывателей, которые не готовы ходить строем. Это не отщепенцы, не бунтари и не мученики, но их подспудное сопротивление государству в определенный момент становится почти героизмом. «Гражданское мужество есть способность принять собственное решение и нести за него ответственность — добродетель в Германии весьма редкая», — говорил Бисмарк. К таким редким людям относился историк и публицист Себастьян Хафнер (Раймунд Претцель) — автор написанной в 1938 году и впервые вышедшей лишь в 2000-м автобиографической книги «История одного немца. Частный человек против тысячелетнего рейха». «Частный человек все время в обороне, — пишет Хафнер. — Он ничего не хочет, кроме как сберечь то, что считает личной жизнью и личной честью. Жесточайшими угрозами государство добивается, чтобы он предал своих друзей, оставил возлюбленную, отказался от своих убеждений и принял другие, предписанные сверху. Чтобы здоровался не так, как привык, ел бы и пил не то, что ему нравится; посвящал бы свой досуг занятиям, которые ему отвратительны, и при всем этом выказывал бы неуемный восторг и бесконечную благодарность».

Самые простые, жесткие и бессмысленные правила — в детской игре. Большой человек может их нарушить, маленький — никогда. Иначе свои же побьют и прогонят. Система тотального подавления личности начинается там, где взрослые начинают вести себя как дети, — об этом писал послевоенный голландский философ Йохан Хёйзинга в книге Homo Ludens («Человек играющий»). Он ввел термин «пуэрилизм» от латинского puer (мальчик), которым обозначил впадение в детство целого народа. Детское национальное сознание, по мнению Хёйзинги, характеризуется низким уровнем культуры и знаний о мире, транслируемом исключительно через СМИ, и ориентацией на групповые ценности, вроде спортивных состязаний, парадов или фронтовых сводок. Об этом пишет и Хафнер.

Первый опыт политической и военной игры он получил в 1914 году из газет. Они оказалось понятным и увлекательным чтением. Семилетний мальчик с упоением впитывал простые истины: Англия и Франция — слабаки, Россия большая, но глупая, Германия вот-вот победит. Тем горше было поражение, отравившее все его поколение. Некоторые, подобно автору книги, поняли опасность политических авантюр как таковых, но большинство, включая будущего фюрера, вынесли из поражения лишь детскую обиду и упрямую жажду реванша. Мы им еще покажем! Так начинался нацизм. «Невозможно себе представить, — пишет Себастьян Хафнер, — насколько ребяческими по самой своей сути являются теории, которые способны поднять и повести за собой массы».

Самая, пожалуй, характерная особенность «человека играющего»: ему скучно, как сказал бы Вольтер, возделывать свой собственный сад. «Немцы так и не научились делать свою маленькую, частную, личную жизнь великой, прекрасной, напряженной», — пишет Хафнер. В отличие от большинства соотечественников, он устанавливает границы личного пространства, но рейх шаг за шагом их сжимает. Сначала мелочи: закрывается любимое полуподпольное кабаре, где отпускает свои язвительные антифашистские шуточки популярнейший Вернер Финк; чтобы не вскидывать на улице руку в нацистском приветствии, приходится прятаться в подъезд; барабаны и горны из эсэсовской казармы рядом с домом мешают спать. Дальше — хуже: непонятно, как сдавать асессорский экзамен на должность референдария, когда нормы судопроизводства меняются на ходу; в библиотеку являются штурмовики и пинком выгоняют читателей на улицу; свободное время приходится проводить на омерзительных и бессмысленных военных сборах, где вместо «добрый день» орешь «Хайль Гитлер». И наконец, невыносимое: лучший друг эмигрирует; добрые приятели превращаются в осведомителей гестапо; возлюбленной (еврейке) грозит опасность; за письменным столом умирает отец, не вынесший того, что случилось с Германией.

«Было совершенно невозможно спастись в башне из слоновой кости, просто игнорируя происходящее, и я благодарю Бога за то, что эта попытка так быстро потерпела неудачу. Я знаю других — позднее понимание того, что внутренний мир может быть спасен, только если им пожертвуешь, стоило очень и очень дорого». Остается эмиграция, последний рубеж «самостояния». Путь Хафнера-Претцеля лежит от бесконечной привязанности к родной стране до осознания того, что остаться собой, не запятнав свою совесть, можно только в изгнании. У родины же нет иного пути к спасению, чем через унизительный и страшный разгром. Парадоксально, но именно эта позиция в конце 1930-х годов оказалась для немцев ответственным и последовательным патриотизмом. «Die deutsche Kultur ist wo ich bin» — «Где я, там немецкая культура», — говорил эмигрировавший в США Томас Манн. Но культура заключена не только в великих гениях. Она сохраняет душу благодаря «маленьким» взрослым людям — таким, как Раймунд Претцель.

О книге: Себастьян Хафнер, «История одного немца. Частный человек против тысячелетнего рейха», издательство Ивана Лимбаха

Об авторе. Мария Божович — независимый журналист.