Пусть
мир прогнется

«Я сказал, что безумен мир. А мир ответил мне, что безумен я — и засадил меня сюда», — объяснял свое пребывание в сумасшедшем доме один его пациент. Этот анекдот любил рассказывать Фритьоф Нансен. Ученый и художник, полярный путешественник и естествоиспытатель, историк и пуб­лицист, политический деятель и основатель гуманитарных миссий — легче сказать, кем он не был. Такие титанические фигуры ассоциируются скорее с эпохой Возрождения, нежели с Европой рубежа XIX—ХХ веков. Но для своей страны он и стал символом национального возрождения, бесстрашным ­«викингом», ­утверждавшим историческую самобытность Норвегии, которой тогда отводилось подчиненное место. Когда он уходил в свой лыжный поход, в газетах писали, что «обратного билета можно не брать», а после перехода через Гренландию на лыжах и полярного путешествия на «Фраме» Фритьоф Нансен стал героем.

Но не зря он любил вспоминать про сумасшедшего. Трудно найти человека, который, достигая успеха во всех своих начинаниях, руководствовался правилом «один против всех». Нансен умел сопротивляться не только природной стихии. Ему удавалось в одиночку побеждать политические обстоятельства. На посту верховного комиссара Лиги наций его действия впечатляют не менее, чем завоевания первооткрывателя. Нансена порой называли анархистом. Он не умел и не желал подчиняться.

Об этих качествах Фритьофа Нансена написана книга Пера Эгиля Хегге «Одна только воля». Ее герой не ждал подходящих обстоятельств, а переламывал их под себя. Его можно было бы назвать жестким, даже черствым. Вот что он писал жене в связи с рождением старшего сына: «Возможно, и я полюблю этого мальчика, если только он вырастет настоящим мужчиной; но если он станет нерешительным слабаком, то боюсь, этого не произойдет». Однако именно этот человек, который собственного ребенка готов был полюбить только «при условии», спас жизни сотням тысяч слабых, беспомощных, обездоленных людей. О помощи беженцам, голодающим и военнопленным в Европе, России, Армении в страшный период Первой мировой войны и первые годы после октябрьского переворота подробно рассказано в книге Хегге. «Так появилась его идея любви к ближнему как реальной политики, сформулировав которую он явно опередил свое время». В конечном счете, Нансен-политик считал, что помощь людям, попавшим в беду, и общее стремление к миру — это единственная база, на которой стоит строить международные договоренности.

Эта тема приобретает особую актуальность сейчас, хотя даже нынешнее бегство мирного населения из Сирии и соседних с ней территорий абсолютно несопоставимо по масштабу с тем, что случилось после кризиса в Турции в сентябре 1922 года, когда в Смирну прибывало ежедневно по 20—30 тысяч греков и армян. И точно так же, как тогда, были политики, которые предлагали дистанцироваться от проблемы, которая напрямую их не касается. Куда девать беженцев? Можно ли перемещать людей помимо их воли (ведь, чтобы разместить в Греции всех вновь прибывших греков, из нее приходилось выдворять поколениями живших в ней турок)? Как заручиться согласием каждого, если речь идет о десятках и сотнях тысяч? Допустимо ли сотрудничество с преступным режимом ради спасения людей? На эти тяжелые — и, как мы сегодня понимаем, не имеющие хорошего решения — вопросы Нансену как «реальному политику» приходилось отвечать постоянно. И нести ответственность за то, что помощь оказали не всем, тоже приходилось ему.

Мало кто питал такую стойкую неприязнь к Фритьофу Нансену, как русская эмиграция, несмотря на то что многим из них так ­называемый нансеновский паспорт, выдаваемый тем, кто под страхом смерти не имел возможности вернуться на родину, помог выжить. Ехидный Набоков называл этот документ «nonsense pass», «никчемной бумажкой, выдуманной европейскими бюрократами к вящей радости Советов». Сотрудничество с Советами всегда ставилось в упрек Нансену. Многим импонировала позиция Англии, которая состояла в том, что нужно прежде разгромить красных, а потом уж помогать тем, кто от них пострадал. Нансена же обвиняли в том, что он, спасая десятки тысяч русских от голодной смерти и людоедства, вместе с ними в конечном счете спасал и сам людоедский режим. Нансен, сторонник деятельной помощи ближнему, не видел, каким образом помощь голодающим укрепляет советское правительство. «Даже если это так, — говорил он в одном из своих самых ярких выступлений в Лиге наций, — неужели найдется хоть кто-нибудь в этом собрании, кто готов сказать, что он скорее допустит смерть 20 миллионов человек, чем поможет Советскому Союзу?».

В абсолютном, идеалистическом меньшинстве оказался Нансен и в другой исторической трагедии: репатриации армян. Этой проблемой он занимался шесть лет, вплоть до самой смерти, и умер, по свидетельству его дочери Лив, «со словом “армяне” на устах». Основная проблема возвращения армян из Турции, где их последовательно уничтожали, состояла в том, что на исторической родине у них не было возможности прокормиться. Единственным выходом было орошение пустыни, что стало бы в огромную по тем временам сумму: миллион английских фунтов. Советское, скандинавское, английское правительства, а также представители армянской диаспоры в Европе последовательно отказывались давать деньги на этот проект, а Лига наций, поручившая Фритьофу Нансену непосильную задачу по репатриации почти полутора миллионов человек, не могла обеспечить должную финансовую помощь. Вскоре к тому же советское правительство окончательно взяло курс на разрыв с цивилизованным миром и стало чинить всевозможные препятствия миссии. И все же благодаря упорству Нансена — и отчасти его собственным деньгам — с 1921 по 1925 год на родине, то есть уже в Советской Армении, смогло обосноваться 13 539 армянских беженцев. И если армяне (которые умеют быть благодарными) и сегодня считают знаменитого норвежца своим заступником и спасителем, то сам он находил результат провальным и в оценке его был беспощаден: «Мы дали измученному народу надежду, которую оказались не в силах воплотить, и тем самым причинили дополнительный ущерб целым рядом невыполненных обещаний. Ни один народ в мировой истории не подвергался таким чудовищным испытаниям, как армянский, и ни один не страдал больше», — заявил Нансен с трибуны Лиги наций.

Исходя из своего жизненного опыта, он твердо знал: если последовательно и неотступно движешься к цели, всегда удается преодолеть бюрократическое противодействие. В конце концов, как любил повторять этот норвежец, «разница между тем, что трудно, и тем, что невозможно, в том, что на невозможное уходит больше времени».